Библиотека > Разное

«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»

I. Типы размеров

Категории размеров

Теория малых партий

Классификации, основанные на размерах, всегда произвольны. В какой именно момент множество хлебных зерен превращается в кучу зерна? В каком возрасте ребенок становится подростком, подросток - молодым человеком, молодой человек - мужчиной, etc.? Эта фиксация качества внутри количества, естественных противоположностей внутри количественной градации может быть лишь приблизительной. Она тем не менее оправданна, если отражает реальное положение дел, если различие величины есть различие сущности. Тридцатилетний человек не просто в два раза старше пятнадцатилетнего, а шестидесятилетний - тридцатилетнего: здесь все обстоит иначе. Партия, которая насчитывает сотню депутатов, отнюдь не в двадцать раз лучше той, что имеет их всего десять: просто она соответствует иной социологической реальности.

Категории размеров

В зависимости от размеров можно выделить три категории партий: мажоритарные, большие и малые. Первые резко отличаются от всех остальных. Мажоритарными мы называем те партии, которые обладают абсолютным большинством в парламенте или имеют возможность когда-либо его получить с помощью обычного использования социальных институтов. Существование партий парламентского большинства - исключительно редкое явление при многопартийных режимах: оно встречается там только в варианте доминирования (см. далее), да и то зачастую бывает сомнительным. В условиях же двухпартийного режима это - норма: здесь мажоритарными могут обе партии, исключая, разумеется, случай, когда диспропорция между ними настолько велика, что одна из них оказывается низведенной до положения вечного меньшинства (это как раз случай многих штатов американской Конфедерации). Критерий данной категории партий, стало быть, относительно точен, и на его основе Можно довольно легко выделить мажоритарные партии (партии парламентского большинства) - по крайней мере в двухпартийных режимах. Таковы демократы и республиканцы в Америке (на федеральном уровне); демократы в южных или западных штатах, поскольку они безраздельно господствуют там во многих легислатурах; республиканцы в некоторых северных и восточных штатах. В Англии таковыми были консерваторы и либералы - до 1922 г., когда лейбористы сменили либералов (которые еще многие годы оставались большой партией). В многопартийных режимах доминирование одной партии может при определенных обстоятельствах принести ей парламентское большинство, но критерии становятся здесь более расплывчатыми. Можно считать, что такое положение заняла с 1933 г. В Норвегии социалистическая партия, имевшая 69 мест при показателе абсолютного большинства - 76 (он был ею достигнут в 1945 г.); в Швеции его, по-видимому, достигла социал-демократическая партия, получив в 1936 г. 112 мест (при абсолютном большинстве - 117, обретенном ею в 1940 г.). Но любое суждение на этот счет всегда уязвимо, если речь идет о многопартийном режиме, и только изучение положения партии на протяжении длительного периода времени позволяет сделать какой-то вывод, всегда, впрочем, достаточно приблизительный. О парламентском большинстве можно, стало быть, по-настоящему говорить лишь по отношению к двухпартийным режимам; в других случаях различие между партиями парламентского большинства и просто крупными партиями всегда зыбко, а нередко и просто искусственно.

Вместе с тем, это связано с реально существующим различием в психологии мажоритарных и всех других партий. Такая партия знает, что однажды она должна будет одна принять на себя - если уже не приняла - всю ответственность за управление страной; другая - пусть даже крупная - напротив, уверена, что никогда не окажется в подобном положении, кроме как в совершенно исключительных обстоятельствах; но это лишило бы данный опыт всякого значения. Это различие полностью меняет социологическую природу партий. Партия парламентского большинства по необходимости реалистична, ибо ее программа может быть испытана жизнью. Любая демагогия с ее стороны рискует однажды обернуться против нее: ведь доверив ей власть, можно всегда припереть ее к стенке и потребовать от нее исполнения собственных обещаний. Следовательно, она всегда должна обещать лишь то, что в ее возможностях, не прибегая к ораторским эффектам и литературным гиперболам. Такая партия, естественно делает упор не столько на теоретические вопросы, сколько на конкретные проблемы -ведь нельзя управлять посредством теорий. Ей свойственно обычно гораздо больше уповать на определенные, с четко очерченными границами реформы, чем на великие, но трудно осуществимые революционные принципы. Одним словом, она будет целиком ориентирована на действие, остро ощущая при этом те ограничения, которые всегда налагаются действием на мысль. Другие партии отнюдь не так жестко зависят от действительности. Они-то знают, что их программе никогда не придется выдержать испытание делом, потому что они никогда не останутся с властью один на один: они всегда будут разделять ее с союзниками, по крайней мере в форме парламентской поддержки - а стало быть, всегда можно будет свалить на этих союзников ответственность за неудачи. Платформа такой партии - это не план конкретных действий (даже если внешне она таковым кажется), ибо партия слишком хорошо знает, что ей самой никогда не придется осуществлять этот план. Лишь соглашение с партиями-союзниками позволит определить общую программу правительственной деятельности. Но всякое соглашение предполагает взаимные уступки: стадо быть, программа каждой из них претерпит существенные изменения. Каждая из них в силу объективного положения вещей будет вынуждена следовать старому, как мир, дипломатическому принципу: запрашивать большее, чтобы получить хотя бы меньшее.

Вот почему партии, не имеющие перспектив на парламентское большинство (и крупные, и малые), закономерно обречены на демагогию. Отсутствие практических санкций и испытания делом позволяет им безнаказанно требовать каких угодно реформ, даже совершенно не осуществимых. Перед выборами очень выгодно давать подобного рода обещания. Необходимость компромисса с близкими - но не тождественными - партиями побуждает к непримиримости и преувеличениям, с тем чтобы оставить себе максимально возможный плацдарм для последующего отступления. Но создатели мифов обычно кончают тем, что начинают верить в собственные творения: точно так же и партии в конце концов приходят к тому, что их демагогию воспринимают всерьез, особенно если они прибегли к ней для того, чтобы «зажечь « активистов, которые не желают потом расхолаживаться. Было бы интересно детально исследовать этот механизм в жизни партий континентальной Европы. Коммунисты с их «чисто демонстративными проектами»¹, забота о возможности реализации которых их абсолютно не волнует, вовсе не одиноки - просто кроме них в этом никто открыто не признается. Демагогия - отнюдь не привилегия одних только левых. Требуя в 1949 г. уменьшения на 25% всех налогов, бельгийские либералы прекрасно понимали абсурдность такого требования; когда французская правая в 1946 г. вела кампанию за возвращение к абсолютному либерализму, она осознавала невыполнимость этой затеи еще до того, как вступить в игру. Чисто словесными были ссылки СФИО на марксизм в период между двумя мировыми войнами, поскольку она отказывалась от насильственных революционных методов воплощения доктрины Маркса и не могла не знать, что одна никогда не придет к власти парламентским путем и что никакое коалиционное правительство не осуществит такого рода переворот. Принцип «вместе до конца», которым все партии оправдывают свои альянсы и вытекающие из них необходимые ограничения, - чистая иллюзия. Ведь если они действительно будут идти вместе до конца, то ни одна из них не сможет продвинуться дальше, чем остальные.

Национальный характер может усиливать эту основную тенденцию, но отнюдь не он ее создает. Демагогия французских или итальянских партий объясняется не столько латинской склонностью к политическому вербализму и абстрактным идеям, сколько отсутствием партии парламентского большинства. Быть может, итальянская христианско-демократическая партия когда-нибудь и завоюет абсолютное парламентское большинство, которым пока не располагает; но ее нежелание управлять самостоятельно, ее стремление разделить с кем-то ответственность за власть (даже несмотря на обладание парламентским большинством), ясно показывает, что психологически она все еще остается партией, для которой такая ситуация представляется исключительной. При всех обстоятельствах в условиях многопартийного режима настоящее парламентское большинство может быть завоевано партией лишь в том случае, если ее превосходство обеспечивается на протяжении длительного периода времени: иначе демагогия ее соперников, не имеющих на своей стороне ни парламентского большинства, ни надежды когда-либо осуществлять власть самостоятельно и не сдерживаемых опасением, что когда-нибудь им придется воплощать в жизнь свою программу) потребует от нее самой ответной демагогии. Двухпартийный режим исключает демагогию прежде всего в силу того факта, что оппозиционная партия (а не только правящая) не может себе позволить выдать слишком много авансов, так как тоже рискует когда-либо принять на себя всю тяжесть власти. В условиях многопартийного режима соперницы доминирующей партии, обладающей абсолютным парламентским большинством, по определению разобщены и каждая в отдельности абсолютно неспособна достигнуть такого большинства в обозримом будущем: вот почему они вольны использовать демагогию, тогда как правящая партия - отнюдь нет. Естественный ход событий ведет к тому, что первенство будет у нее отнято, а значит будет положен конец ее доминированию и парламентскому большинству. В любом случае демагогии куда легче предаваться в оппозиции, чем у власти. Но в двухпартийной системе, где обе партии в принципе - мажоритарные и способны получить парламентское большинство, сама возможность их чередования у власти ограничивает демагогию оппозиции. В системе же, не имеющей партий парламентского большинства, разделение правительственных обязанностей усиливает демагогию правящих партий, так как они поистине одновременно оказываются и у власти, и в оппозиции; каждая .стремится взвалить на своих союзников ответственность за неудачи.

Ко всему этому добавляется различие больших и малых партий. Оно менее четко выражено, но не менее существенно. В многопартийных системах и большие партии не имеют шансов добиться положения мажоритарных, разве что в каких-либо особых обстоятельствах, не соответствующих природе данного режима. И даже если они сами формируют правительство, то могут это сделать лишь с согласия и при поддержке других партий. В норме они правят только в союзе, в составе коалиционных кабинетов. Но их масштаб позволяет им играть в этих союзах значительную роль: они делят между собой основные министерства и ключевые посты. Если же они остаются в оппозиции, то и там могут действовать весьма эффективно, особенно если вступают в коалицию с близкими, но никогда не обращающими на себя внимание партиями. Малые же партии, напротив, всегда выступают всего лишь в функции поддержки - ив правительстве, и в оппозиции; они вынуждены довольствоваться ролью неких правительственных «заднескамеечников» или платонических критиков правительства, разве что разрыв между большинством и меньшинством оказывается столь ничтожным, что ставит их в положение арбитров, неожиданно тем самым придавая им вес. Ясно, что данное отличие имеет некоторую реальную основу, несмотря на неопределенность его границ. Об этом нередко трудно бывает говорить, если малая партия, постепенно увеличиваясь, начинает переходить ту грань, за которой она уже должна быть отнесена в разряд больших; но сей промежуточный вариант не отменяет действительно глубоких и реальных сущностных различий двух этих категорий партий. То обстоятельство, что невозможно определить, начиная с какого именно возраста ребенок становится мужчиной, не отменяет того факта, что и детству и зрелости соответствует своя особая реальность.

Не составляет труда дать общий количественный критерий, позволяющий различать большие и малые партии; но обозначить эту границу, например, пятью процентами от общего числа парламентских мест представляется спорным, даже если эта цифра порой и соответствует действительности. Нужно изучать каждую страну в от дельности, на протяжении длительного и довольно однородного периода. Следует рассматривать не просто количество мест, полученных партией на одних выборах, но на протяжении целого ряда выборов, больше всего принимая в расчет колебания этого показателя и их амплитуду. В качестве малых предстают тогда, например, коммунистические партии скандинавских стран, Бельгии, Голландии и Швейцарии в период 1920-1939 гг.; резкий взлет 1945 г. позволял предположить, что они перейдут в другую категорию, но затем все вернулось к прежнему положению. В Соединенных Штатах на федеральном уровне все партии, кроме республиканской и демократической, - малые (табл. 32). В Англии малой партией ста ли после 1935 г. либералы. Во всех странах, где принята система пропорционального представительства, наблюдается процесс стремительного размножения быстро сменяющих друг друга недолговечных партий (выше уже приводился пример Нидерландов, Норвегии и Швейцарии). Во Франции малой - в парламентском плане - партией вплоть до 1936 г. оставались коммунисты (хотя они получили около 10% всех поданных голосов в 1924 г., плюс 11,3 - в 1928 и еще 8,3% мест в 1932 г.): их рост начался только со времени Народного фронта, который заставил их выйти из изоляции. В период Третьей республики народные демократы, «Молодая республика»,Союз социалистов и республиканцев были малыми партиями. Сложнее с объединениями правой: здесь, очевидно, речь шла уже даже не о малых, а просто о несуществующих партиях. Французскую правую всегда отталкивала необходимость оформления в партии, а избирательный режим позволял ей этого избегать (левой мешали финансовые трудности, она вынуждена была прибегать к методам массовых партий, чтобы собрать средства, достаточные для покрытия расходов на избирательную кампанию). Итак, различие больших и малых партий устанавливается без особого труда. Как и все предшествующие, оно связано с фундаментальной противоположностью их психологии. Малые партии в этом смысле обнаруживают настолько оригинальные черты, что следует рассмотреть их как особую социологическую категорию.

Прежде чем детально описать эту категорию, нужно задаться вопросом: не является ли понятие большой партии слишком расширительным, особенно по отношению к тому слишком узкому определению, которое дано малой партии? Опыт свидетельствует о весьма значительных различиях между большими партиями (в том значении, как они здесь определены) и побуждают ввести промежуточную категорию «средних». Эти последние не довольствуются бесплодным прозябанием малых партий, хотя их роль явно более ограничена по сравнению с партиями собственно большими. Для них, например, не проблема сформировать на какой-то короткий и экстремальный период правительство меньшинства, опирающееся на поддержку союзнических партий - простое сидение в парламенте их не удовлетворяет.

В правящих коалициях роль этих партий скромнее: если их не задвинут в совсем уж второстепенные министерства, они могут претендовать не больше, чем на один-два значительных поста. Не будучи представлены в правительстве, они не способны и сплотить вокруг себя оппозицию; им приходится следовать в фарватере большой партии или создать самостоятельную оппозицию. Можно привести немало примеров таких «средних» партий. В Бельгии, например, либеральная партия, имея от 10 до 16,5% мест в Палате депутатов (1919-1936 гг.), явно отличалась от двух больших партий - социалистической и католической, располагавших от 31 до 42% мест. В Нидерландах в тот же самый период заметно выделялись, с одной стороны, католики (от 28 до 32% мест) и социалисты (от 20 до 24%), а с другой - исторические христиане (от 10 до 7%, за исключением 1937 г., когда произошло сокращение до 4%), либералы (от 11 до 7%) и радикалы (от 7 до 5%); антиреволюционеры (от 12 до 17%) располагались между двумя этими группами - ближе ко второй, нежели к первой. В Швейцарии партия крестьян и буржуа (от 17 до 10% мест, начиная с 1919 г.) довольно существенно отличалась от трех больших партий: радикалов (от 30 до 24%), социалистов (от 30 до 24%), католиков (от 23,5 до 21%). В Дании социал-демократия и левая (Vensire) представляли большие партии, консерваторы и радикалы - средние. Во Франции в период 1946-1951 гг. трудно было поставить в один ряд коммунистов, социалистов и народных республиканцев, которые имели соответственно 28, 16 и 25,5% парламентских мест, и партию радикалов, которая обладала немногим более 8%, но тем не менее ее нельзя было рассматривать как малую партию в строгом смысле этого термина. Различение больших и средних партий соответствует, следовательно, некоторой реальности. Оно, к сожалению, слишком неопределенно, чтобы можно было обобщенно его выразить: его, по-видимому, возможно использовать только с учетом особенностей каждой отдельной страны.

Теория малых партий

Понятие малой партии заслуживает того, чтобы специально на нем остановиться. Есть несколько весьма различных взглядов на эти карликовые объединения, которые количественно всегда крайне слабо представлены в парламенте и кажутся неспособными сыграть значительную роль ни в правительстве, ни в качестве оппозиции. Одни, видя в них источник раскола и досадного беспорядка, делают все, чтобы они исчезли; другие приписывают им роль полезных буферов. И те, и другие одновременно и правы, и неправы. Дело в том, что есть два достаточно отличающихся друг от друга типа малых партий: партии личностей и партии перманентного меньшинства. И наши заключения будут весьма различны в зависимости от того, какого из этих двух типов они касаются.

Первые представляют собой простые парламентские группы, не имеющие ни реальной партийной организации в стране, ни настоящей социальной инфраструктуры. Они объединяют депутатов, которым претит дисциплина больших партий, или попросту полагающих, что эти последние мало способны удовлетворить их амбиции. Среди этих групп можно выделить несколько разновидностей. Одни образуют своего рода клиентелу вокруг весьма влиятельной личности - их привлекает ее престиж или ее покровительство; именно такой была возникшая в Великобритании в 1931 г. связанная семейной солидарностью либеральная группа «джорджистов», которая объединяла вокруг Ллойд-Джорджа его сына, дочь и зятя его сына. Другие состоят из лиц более или менее равных друг Другу: это как бы штабы без войска, но и без начальника штаба. Согласно другой точке зрения, можно различать независимые малые партии, непосредственно не связанные с той или иной из больших партий, и партии-сателлиты, которые вращаются вокруг какого-либо могущественного «светила»: союз республиканцев-прогрессистов (бывший союз республиканцев и участников Сопротивления), сложившийся сегодня вокруг коммунистической партии; республиканцы-социалисты и независимые левой - вокруг радикал-социалистов при Третьей республике, ЮДСР - вокруг социалистической партии при первом Учредительном Собрании; либерал-националисты - возле английской консервативной, etc. Малые партии, возникшие вокруг личностей, обычно непрочны и недолговечны. Своей слабой инфраструктурой, большой децентрализацией и почти полным отсутствием дисциплины (за исключением партий-клиентелл и некоторых партий-сателлитов) они напоминают комитеты. Эти партии обычно не опираются на какую-либо определенную доктрину, поскольку учреждены под знаком оппортунизма или оттенков каких-то политических идей. Среди них, однако, нужно выделить те, которые можно было бы назвать партиями диссидентов, ибо доктринальная база выступает в качестве главной основы их существования: они объединяют инакомыслящих из некоторых больших партий, которым ставят в упрек отход от партийной доктрины или утрату ее идеологической чистоты, и стремятся либо сохранить первоначальную доктрину, либо развить и модернизировать ее. Таковы многочисленные группы левых или правых социалистов. Партии диссидентов зачастую собирают своего рода провозвестников, чья вина лишь в том, что они прозрели слишком рано и к тому же полагают, что партия может быть построена сверху, без создания базы.

Если подобное образование выживает, то она чаще всего оказывается во второй категории - категории партий перманентного меньшинства. Такие партии существуют не только в парламентских рамках: они обладают инфраструктурой и в стране, на национальном либо локальном уровне. Некоторые из них базируются на комитетах; другие созданы на базе секций, ячеек и даже милиции. Последние используют структуру массовых партий: это современный тип малых партий - по отношению комитетскому, который присутствует в них подобно архетипу. Такие партии обладают социальной или политической инфраструктурой. Они соответствуют тому сектору общественного мнения, который отражает взгляды очень небольшого, но относительно стабильного меньшинства. Можно таким образом выделить партии этнических или территориальных меньшинств, религиозных меньшинств, партии политических меньшинств. Первые наиболее многочисленны: чешская, словацкая, итальянская партии в Австро-Венгерской монархии; эльзасская, польская, датская - в Германской империи; партия судетских немцев и словацкие партии в Чехословакии до 1939 г.; ирландская партия в Англии конца XIX - начала XX века; партии басков и каталонцев в Испанской республике; баварская христианская партия в Боннской республике (слившаяся с ХДС); алжирская или африканская партия в современной Франции, etc. Они представляют расу или регион, не приемлющие полного растворения в национальной общности. Одни из них - сепаратисты, другие - автономисты, третьи - федералисты, четвертые - просто регионалисты; все это нисходящие ступени одной и той же общей ориентации. Малые по масштабам национального парламента, эти партии весьма могущественны на локальном уровне; нередко они занимают там положение доминирующей или даже единственной партии. Партии религиозных меньшинств в западных странах, где религия не переставала играть значительную роль в жизни государств, сегодня находятся в процессе исчезновения - если только речь идет не о больших христианских партиях, соответствующих другому типу. Вместе с тем в Нидерландах деление партий на современные и консервативные имеет религиозное происхождение, и мы видели, как малые партии в 1919-1939 гг. создавались там вокруг протестантских сект. В Африке и Азии партии религиозных меньшинств, напротив, довольно распространены: наиболее типичным и исчерпывающим примером в этом отношении был бы Ливан.

Понятие политического меньшинства менее привычно. Так называют фракцию общественного мнения, выделяемую по ее идеологической позиции. Речь идет о некой «духовной семье», довольно замкнутой, весьма малочисленной, относительно стабильной и не сводимой к основным течениям, характерным для данной страны. В Англии, скандинавских странах, Бельгии, Голландии и Западной Германии этому определению соответствуют коммунистические партии. Можно причислить к ним и американскую социалистическую партию и малые фашистские партии, созданные в Западной Европе до войны 1939 г. Во Франции почти подходят под это определение христиане-прогрессисты; они, впрочем, наследники старой, идущей еще от «Молодой Республики» [1] традиции, а та сама, в свою очередь, восходит к еще более ранним Временам. Происхождение малых партий различно. Одни представляют собой исторические реликты, последние следы исчезнувших крупных партий, подобных доисторическим ископаемым - таков монархизм во Франции. Другие - реликты географические, если можно так выразиться: эти партии стремятся укоренить у себя на родине доктрину, доказавшую свою силу в других странах, но неспособную самостоятельно развиться в неблагоприятной среде. Именно этому второму типу соответствует социалистическая партия в Америке, равно как и коммунистические партии в Англии или Северной Европе. Сюда же можно отнести и мелкие фашистские партии, созданные перед войной во Франции, Бельгии и в Скандинавии. Только анализ социальной структуры может объяснить неравномерность развития определенных течений в различных странах. Иногда (достаточно редко) дело просто в различии зрелости, в разном политическом возрасте: тогда эти партии имеют характер провозвестников. Это уже не останки, а эмбрионы.

Различию структур соответствует известное различие функций; однако жесткого соответствия здесь нет. Партии-личности - чаще всего правящие партии; партии-меньшинства - скорее оппозиционные. Первые нередко играют роль опоры по отношению к большинству: многие из них есть не что иное, как министерские корпорации. Их центристская позиция позволяет им служить защитой левой от правого большинства или, напротив, правой от левого большинства: они выполняют, говоря на языке военных, задачу прикрытия флангов. Благодаря их буферному положению между большинством и оппозицией им достается роль, далеко не соответствующая их количественному значению. Эти, как их называют, министерские питомники, одновременно и питомники председателей Совета министров; автономия по отношению к большим партиям предрасполагает их к роли арбитров в рамках коалиций. Министрам из большой партии неудобно находиться под началом председателя - выходца из конкурирующей с ней другой большой партии; точно так же нежелательно для большой партии взять на себя общую ответственность за политику правительства в глазах общественного мнения, официально принимая руководство такого председателя: ведь любая другая, сотрудничая с ним, вольна играть роль Понтия Пилата. Председатель, происходящий из малой партии, избавляет от подобного дискомфорта; а если он имеет личный авторитет, то может гораздо легче заставить своих министров прислушиваться к себе, чем председатель, вышедший из большой партии, который обычно сталкивается со скрытым сопротивлением собственных сотрудников, принадлежащих к конкурирующим партиям. Во времена Третьей республики малые партии весьма часто выступали в роли поставщиков председателей: имена Пэнлеве, Пуанкаре, Бриана, Тардье, Лаваля доказывают это со всей очевидностью. На заре Четвертой республики можно было полагать, что жесткость партий, подкрепленная пропорциональной системой, упразднит подобный арбитраж малых личностных групп. Пример Плевена показывает, что этого не произошло [2]. Напротив, жесткость создала еще большие трудности в отношениях министров - членов больших партий и Председателя совета - выходца из другой большой партии; роль малых партий в качестве арбитров соответственно возросла. Крупные феодалы скорее стерпят правление какого-нибудь маленького короля из Буржа, но не другого крупного феодала. Возрастание роли радикальной партии частично объясняется именно этим чисто техническим мотивом: ведь по своей численности в Собрании 1946 г. она была средней, но своей децентрализованной структурой и внутренней раздробленностью напоминала скорее малую, нежели крупную партию.

Разумеется, отнюдь не все партии-личности имеют правительственный и министерский характер: роль сателлитов, например, зачастую иная. Они призваны как бы оттенять доктрины и позиции большой партии, чтобы привлечь к себе внимание парламентариев, которых они отпугнули бы, предстань они без этого прикрытия. В общем и целом они выступают в Собраниях чем-то вроде вспомогательных организмов национального масштаба. Но в то же время они позволяют навести мосты и связи между двумя близкими большими партиями: их функции сходны с теми, что выполняют малые центристские партии в отношениях между большинством и меньшинством. Партии постоянного меньшинства, напротив, тяготеют к оппозиции. Выражая мнение тех, кто чувствует себя отделенным от государства и потому бессильным, они вынуждены встать в позу протеста и непримиримости; здесь действует тот же самый психологический механизм, который ведет от комплекса неполноценности к агрессивности. А с другой стороны, отсутствие обязанностей правящей партии и серьезных шансов однажды их обрести, лишают эту оппозиционность каких бы то ни было тормозов. Прирожденные демагоги, малые партии - самые большие демагоги среди всех других партий. Если они опираются на какую-то сплоченную и стабильную часть населения - территориальное или религиозное меньшинство, например, эта их направленность выступает еще более подчеркнуто, так как перегибы и непримиримость используются как средство сохранить базовую клиентеллу, поддержать ее сепаратизм по отношению к национальной общности и законсервировать ее своеобразие и инакомыслие. Если такая партия представляет крайнее меньшинство по отношению к населению всей страны, но выступает как партия большинства в некоторых ее регионах, она занимает автономистскую или даже сепаратистскую позицию, что может угрожать целостности государства. Весьма характерны в этом смысле примеры эльзасской партии в Германии, партии судетских немцев в Чехословакии.

Но есть малые партии, которые ограничиваются исключительно ролью арбитров, что делает их весьма влиятельными - будь то выборы или непосредственно парламентская деятельность. При мажоритарном голосовании в один тур они могут полностью изменить представительство в том случае, если две большие партии имеют настолько близкое число голосов, что достаточно всего нескольких голосов, дополнительно поданных малой партией, чтобы изменить соотношение сил. Эта позиция арбитра еще более серьезна на уровне парламента, когда разрыв между большинством и меньшинством настолько невелик, что перемещения малой партии с одного фланга на другой оказывается достаточно, чтобы нарушить равновесие сил в Собрании. Тогда судьба страны попадает в зависимость от ничтожно малой и глубоко чуждой всей национальной общности в целом группы (если речь идет о партии постоянного меньшинства). Управлять без ее поддержки невозможно, но ее поддержка компрометирует тех, кто ее принимает. Подобную ситуацию в Англии в 1885, 1892 и 1910 г. создали ирландцы (табл. 33). В 1885 г. их союз с либералами (такова была плата за гомруль) спровоцировал в либеральной партии раскол с унионистами, что стоило ей утраты власти; и 1892 г. новый альянс закончился очередным поражением и явным ослаблением либеральной партии, что отстранило ее от власти уже до 1906 г. В 1910 г. ситуация повторилась, но уже в более серьезном варианте: поддержка ирландцев позволила провести либеральный бюджет и осуществить реформу Палаты лордов; в виде компенсации либералы должны были голосовать за предоставление Ирландии автономии. Но восстание в Ольстере и позиция унионистов осложнили положение: политические баталии приняли такой резкий характер, какого Англия не знала уже в течение веков; в Ирландии и Ольстере были созданы революционные армии; движение протеста проявлялось даже среди офицеров регулярных войск. Тяжесть кризиса, разумеется, была обусловлена главным образом извечным противостоянием Ирландии и Великобритании, а не той ролью арбитра, которую какое-то время играла ирландская партия: но последнее обстоятельство, несомненно, усилило этот кризис.

Пример менее яркий и значимый - некоторые голосования во французском Учредительном собрании 1945 г., когда позиция небольшого меньшинства депутатов-мусульман склоняла чашу весов в ту или другую сторону. Назвал же один юморист апрельский проект 1946 г. «мусульманской Конституцией Франции»: это, разумеется, такая же гипербола, как и «ирландская Конституция Великобритании» в приложении к английскому Закону о парламенте 1911 г. Но эта ситуация вместе с тем иллюстрирует опасность, исходящую от партий постоянного меньшинства. Некоторые идут дальше и говорят об опасности малых партий вообще, равно осуждая и партии-личности и «министерские питомники»; но все же здесь нужно учитывать известные нюансы. Существование последних в качестве буфера и средства установления контактов, безусловно, необходимо: они зримо облегчают функционирование французского парламентаризма. Иногда им ставят в упрек безликость и отсутствие динамизма, которые они придают ему, сея смуту в отношениях между партиями; но при этом отрицают их оригинальность и замалчивают наиболее сильные пункты их программы: критику, направленную против многопартийности и беспринципности альянсов, которые именно многопартийность - а отнюдь не малые партии! - делает неизбежными. Малые же партии всего лишь используют следствия этой системы и стремятся заставить ее функционировать: как говорится, не будем винить очки в неудобствах, причиняемых близорукостью. В то же время и у малых партий-личностей есть свои изъяны, и прежде всего это та легкость, с которой они позволяют финансовым кругам вторгаться в политическую жизнь. Лоббирование с помощью больших партий затруднительно: они слишком велики, чтобы купить их целиком, и слишком дисциплинированы, чтобы рассчитывать на эффективность индивидуальной коррупции. Все это куда проще и отношении малой группы, которую можно легко контролировать извне. А если эта малая группа к тому же играет роль третейского судьи, то мы вновь оказываемся перед лицом опасности, о которой уже шла речь выше: именно это «финансируемое меньшинство « приобретает решающее значение для судьбы правительства. Теоретически такая опасность очень велика; практически же объем ее определить трудно. Отметим, что большие децентрализованные партии, где нет дисциплины голосования, открывают для лоббирования не меньшие возможности, а подкуп влиятельных членов централизованных партий тоже весьма эффективен. Жупел финансовой группы (или иностранного капитала), контролирующей правительство страны посредством малой партии, занимающей позицию третейского судьи, разумеется, весьма соблазнителен; но реальная действительность не очень-то укладывается примитивные лубочные сюжеты.

Остается определить причины, порождающие малые партии. Влияние избирательного режима в этом отношении бесспорно. Мы уже говорили о роли системы пропорционального представительства и ее тенденции к умножению карликовых и нестабильных объединений, что хорошо видно на примере Нидерландов, Швейцарии, веймарской Германии или домюнхенской Чехословакии. Эта тенденция проявляется с большей или меньшей определенностью в зависимости оттого, насколько в чистом виде принята пропорциональная система. Ее действие смягчается некоторыми принципами распределения мест на локальном уровне, что препятствуют малым партиям перегруппировывать голоса таким способом, чтобы искажался общий смысл волеизъявления страны в целом. Нередко принимаются прямые меры, чтобы помешать бурному размножению малых партий: это требование внесения залога, который не возвращается, если партийный список не получает определенного процента голосов; отстранение партии от участия в распределении оставшихся мест, если ее список не собрал установленной квоты или необходимой ее части, etc. Все эти процедуры доказывают, что влияние системы пропорционального представительства на развитие малых партий достаточно значительно, коль скоро возникла необходимость таких ограничений. Вместе с тем нужно уточнить, что эта система действует в довольно определенном направлении и благоприятствует лишь некоторым типам малых партий в ущерб другим. Она, по-видимому, противостоит партиям-личностям и благоприятствует партиям постоянного меньшинства. Сама природа коллективного голосования, принятого в этой системе, отодвигает индивидуальность кандидата на второй план после программы партии, противостоит независимости лиц, составляющей основу партий-личностей. Она к тому же плохо согласуется с характерной для них гибкостью и неопределенностью доктрин. Партии-личности явно предполагают индивидуальное голосование, когда доверие выражают персонально человеку, не требуя от него слишком четкого ответа на вопрос о том, каковы его идеи; направленность системы пропорционального представительства прямо противоположная. Само собой разумеется, что речь идет здесь лишь о тенденциях, пробивающих себе дорогу среди множества других факторов, к числу которых можно отнести местные особенности, твердость намерений избирателей руководствоваться при голосовании личным мнением, etc. Пропорциональный режим не исключает существования партий-личностей - он лишь осложняет его. И, напротив, развитие партий перманентного меньшинства оказывается в этих условиях куда более легким - по мотивам прямо противоположного свойства. Правда, следует сделать исключение для случал территориальных меньшинств, которые выступают в качестве подавляющего большинства в одних регионах страны, но совершенно не представлены в других. Пропорциональная система может ослабить их позиции, позволяя соперникам быть избранными даже в зоне их влияния, тогда как мажоритарное голосование обеспечивает им в этом отношении монополию: вероятно, только пропорциональная система могла, например, допускать до 1918 г. избрание проанглийских депутатов в Ирландии; в Чехословакии до 1938 г. она разобщала немецкую оппозицию даже в самих судетских районах; точно так же она подавляла бы монополию демократической партии в южных штатах США, соответственно присущей ей общей тенденции укрупнению тех или иных мнений до национального масштаба. Эту тенденцию мы ниже еще охарактеризуем.

Влияние мажоритарного голосования на развитие малых партий просматривается менее определенно. Общие выводы здесь невозможны: необходимо учитывать и особенности многообразных разновидностей мажоритарной системы, и различия типов партий. Довольно существенное значение имеют, по-видимому, размеры округов. Небольшие округа (французские arrondissements) придают выборам индивидуальный характер, что выдвигает на первый план личность кандидата; партийные связи ослабевают, и независимость депутатов достаточно велика: они легко создают небольшие партии, которые позволяют им вести изощренную парламентскую игру и расширять свое влияние. Большие округа, где к тому же выборы проходят по партийным спискам, придают голосованию коллективный характер, аналогичный тому, который оно имеет при системе пропорционального представительства. Персоналии отодвигаются на второй план, и возрастает значение партийной дисциплины; шансы малых партий снижаются - по крайней мере тех, что принадлежат к первому типу; если допускается и практикуется заключение предвыборных соглашений, указанные последствия избирательного режима несколько смягчаются. Очень важно наличие или отсутствие второго тура. Выборы в один тур ведут к двухпартийности, то есть к вытеснению малых партий и появлению партий парламентского большинства. Однако этот «свертывающий» эффект наблюдается главным образом на местном уровне: единственный тур побуждает к поединку двух кандидатов в каждом округе, но разнообразие претендентов в масштабах всей страны допускает многопартийность на общенациональном уровне - значит, малые локальные партии могут возникать (мы это видели на примере Соединенных Штатов и Канады). Тем не менее их развитию, очевидно, все же больше благоприятствует второй тур - за исключением партий региональных меньшинств, которым единственный тур зачастую позволяет полностью монополизировать представительство в своей территориальной зоне (ирландцы в Великобритании, демократы в южных штатах США). В целом мажоритарное голосование в отличие от пропорциональной системы, по-видимому, более выгодно малым партиям-личностям, если не принимать во внимание партии локальных меньшинств, которые к нему приспосабливаются.

Но влияние избирательного фактора остается ограниченным. Возрождение малых партий в Четвертой республике, которая несмотря на различие избирательных систем продолжила традиции Третьей, хорошо это показывает. Избирательные реформы, быть может, несколько изменили бы количество мест, полученных ирландской партией в Англии или немецкими партиями в Чехословакии, но никак не устранили бы ни той, ни других. Неравномерность развития малых парламентских партий левой и правой во Франции, несмотря на идентичность избирательной системы, дает тому дополнительное доказательство: почти отсутствуя слева (за исключением сателлитов коммунистической партии и социалистов-диссидентов), они весьма многочисленны и весомы в центре и справа.

Комментарии

[1] «Молодая Республика» - небольшая партия-лига социально-христианской направленности в довоенной Франции. В 1944 г. выступила одной из учредительниц партии МРП.

[2] Третья республика охватывает период 1870-1940 гг.; перечисленные здесь политические деятели были премьер-министрами Франции в период между двумя мировыми войнами. Четвертая республика просуществовала с 1946 по 1958 г. Упоминаемый далее Р. Плевен, лидер небольшой голлистской партии Четвертой республики ЮДСР, дважды возглавлял кабинет министров: в 1950-1951 и 1951-1952 гг.

Примечания

¹ Инструкция Политбюро Коммунистической партии Франции от 1924 г.

«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»