Хочу все знать > Демократия

«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»

Глава VIII. Ранний модерн и рождение демократии как политической системы

§1. Наследственные иерархии и Ренессанс

§2. Демократические практики в Венеции

§3. Демократические практики федерализма в Нидерландах

§1. Наследственные иерархии и Ренессанс

В условиях упадка в Италии как феодальных иерархий, так и городской коммунальной демократии к XV веку вызывает удивление феномен Ренессанса. Многие современные исследователи придают Ренессансу ключевую роль в формировании европейского Модерна, и мы в исследовании истоков демократии не можем обойти соотношения ренессансной культуры и развития демократии в Европе.

Концепция Ренессанса, первоначально связываемая с возобновлением интереса к античной культуре и искусству, и рассматривалась первоначально как чисто культурный феномен. Но уже начиная с Буркхарта¹ понимание Ренессанса было значительно расширено, и социальные и политические феномены были включены в эту концепцию, примером чего служит обнаружение Буркхартом ренессансной идеи «государства, как произведения искусства»². В последствие применение концепции Ренессанса становится практически безбрежным, распространяясь вначале на Северную Европу (Северный Ренессанс) затем на зрелое средневековье³, а затем и на неевропейские культуры (Китай, мусульманский мир)⁴, уже естественно вне всякой связи с классической античностью, но рассматривая «Всемирный Ренессанс» в духе особой стадии развития мировой культуры.

Мне представляется, что сколь бы полезным не было возможное перетолковывание идеи Ренессанса, сколько-нибудь естественный смысл эта идея имеет только в том значении, которое достаточно близко к первоначальному пониманию этого феномена. Оставляя в стороне неуместные в данной книге дискуссии о смысле и значимости для социокультурного анализа подобных терминов, я хотел бы обратить внимание на социальные корреляты того неожиданного расцвета культуры, который принято называть Ренессансом, и на соотношение этих коррелятов с предшествующей социальной ситуацией.

Что в плане социальных изменений могло привести к столь неожиданному слому хорошо установившейся художественной традиции средневековья? Здесь обращает на себя внимание факт резко возросшей социальной мобильности. Большие мастера Высокого возрождения перестают выступать в привычной ранее функции членов ремесленных корпораций и становятся (вне зависимости от социального происхождения) полноправными партнерами пап, императоров, новоявленных тиранов и феодальной аристократии. П. Бурке в замечательном исследовании о характере гуманистической и художественной элит ренессансной Италии ясно демонстрирует высокую степень вертикальной мобильности в процессе формирования этих элит⁵.

С появлением ренессансного мышления в Италии не только произведения искусства и формы государства освобождаются от ограниченной традиции и становятся предметом свободного поиска, но и сам человек, его судьба и карьера становятся «сделанным» рукотворным произведением искусства. Достаточно вспомнить Леонардо и Микеланджело, Рафаэля и Бенвенуто Челлини, не говоря уже о таких политических феноменах, как Цезарь Борджиа или Сиджезмундо Малатеста. Ощущение почти безграничной вертикальной мобильности, возможности человека стать хозяином своей судьбы, освободившись от всех пут традиции — моральных, художественных, социальных, — это и есть реальное мироощущение Ренессанса⁶. Не случайно расцвет искусства совпал с совершенно экстраординарной жестокостью социальной и политической практики ренессансных тиранов (удивительным образом довольно мало сказавшейся на судьбах великих художников Ренессанса)⁷.

Если принимать во внимание социальные и политические аспекты итальянского ренессанса (и прежде всего феномен высокой социальной мобильности), то перенесение концепции Ренессанса на другие географические области и исторические периоды будут представляться не более чем метафорой. Это соображение представляется мне исключительно важным для анализа различий в формах социальной жизни на Юге и Севере Европы, отчетливо прослеживающегося вплоть до настоящего времени. Реформация стала альтернативой Ренессансу⁸. Лютер — это скорее библейский пророк, чем «ренессансный титан». Конституирование гражданского общества на Севере Европы стало возможным потому, что политические иерархии оказались закрытыми для продвижения способных выходцев из низов, и гражданское общество в Нидерландах, Англии, Скандинавии и Северо-западной Германии развивалось вместе с совершенствованием средств контроля (или по крайней мере противодействия) в отношениях гражданского общества с властными наследственными иерархиями.

Открытие каналов вертикальной мобильности с началом ренессанса в Италии разрушило возможность эффективного развития гражданского общества как противовеса власти, и тем самым Ренессанс следует рассматривать не как колыбель Модерна (такой колыбелью является Северная Европа), а как крушение возможности развития Модерна. Политический хаос и вторжение на территорию Италии иностранных войск, последовавшие за рождением ренессансной культуры, являются, на мой взгляд, ясным свидетельством социальной катастрофы, сопровождавшейся, как это ни парадоксально, художественными успехами, хотя и относительно кратковременными. Та самая свобода движения вверх, которая дала возможность великим мастерам Ренессанса выразить совершенно новые идеи в искусстве (хотя и принимавшие иногда форму подражания античности), лишила общество как целое способности к институциональному совершенствованию и обрекла его на застой и деградацию. Но островок модерна все же возник в Италии, и возник он там, где вертикальная мобильность даже в период Ренессанса была резко ограничена — в Венеции.

§2. Демократические практики в Венеции

В ренессансной Италии Венеция была островком политической стабильности и социального процветания. Даже в начале XVI века, после вторжения иностранных войск и превращения всей Италии в поле сражения между европейскими державами, Венеция, оказавшись в состоянии войны с Камбрийской лигой, объединившей основные силы Европы, после кратковременных неудач смогла быстро восстановить свои владения в Италии, и что самое существенное, сохранить практически без изменений политический строй и международный престиж. Так, когда в 1517 г. турецкий посол Али Мохаммед, разговаривая с одним из официальных лиц Венеции, сказал, что для армии султана не будет слишком сложным построить мост к Венеции со стороны суши и завоевать город, ему ответили, что во время войны с Камбрийской лигой город, сражаясь в одиночку со всей Европой, не потерял ни одного человека убитым — все было достигнуто только деньгами и жизнями нанятых иностранцев⁹.

В Республике культивировался «миф о Венеции»¹⁰, в соответствии с которым она являлась непосредственным наследником свобод времен римской республики, никогда не была в подчинении иностранным государствам и представляет собой наиболее справедливое и свободное общество в мире «третий Рим»¹¹. «Венецианский миф» был широко распространен и за пределами Венеции, хотя политические враги республики много делали для того, чтобы создать и распространить «контрмиф» — т.е. представить Венецию коррумпированной тиранической олигархией, держащей в страхе свое население и широко использующей политический террор и подкуп для осуществления своих целей в других государствах¹².

Здесь не место обсуждать проблемы политической морали и справедливость идеологических обвинений. Нас будет интересовать другая проблема: чем объяснялась исключительная политическая стабильность Венеции, столь сильно контрастировавшая с хаосом и катаклизмами в других итальянских государствах? Чем объяснить тот факт, что Венеция стала местом создания и внедрения множества социальных инноваций, столь характерных для Модерна, и даже определяющих его основные черты, хотя и не очень заметных для нас в силу привычки и очевидности. Свободная журналистика¹³ и газеты, индустриальный конвейер¹⁴, публичные концерты и опера¹⁵, структура дипломатической службы, наиболее распространенные сейчас методы налогообложения и множество других вещей, прочно вошедших в нашу жизнь, и потому незаметных, были изобретены и внедрены в Венеции. Если сравнить ренессансную Флоренцию с Венецией «предмодерна», то очевидным становится одна вещь — основой расцвета флорентийской ренессансной культуры стала личность творца — достижения Флоренции персонализированы, существует даже какая-то гиперболизация независимости и славы личности: Леонардо, Микеланджело, Лоренцо Великолепный, Макиавелли, даже Савонарола — это прежде всего личности, а потом уже художники, писатели, политические или религиозные деятели. В Венеции личность исчезает под покровом анонимности. Весь образ жизни свидетельствовал об этом — патриции, носящие одинаковую темную одежду, стремление избежать какой-либо публичности даже в литературном творчестве, скрываясь за псевдонимами и постоянное стремление скрыть лицо под маской — не только в переносном, но и в буквальном смысле¹⁶. О личной жизни даже такого, казалось бы, склонного к «титанизму» в творчестве человека, как Тинторетто, известно довольно мало¹⁷. Полководцы, опасающиеся своих побед¹⁸, ибо излишняя известность может стать роковой для человека, за которым бдительно следит всепроникающий глаз власти, купцы и банкиры, избегающие выставлять напоказ свое богатство, исключительная церемониальность и процедурная отрегулированность политического механизма — все это делало Венецию удивительным исключением среди средневековых и ренессансных государств Европы.

После «закрытия» в 1297 г. Большого Совета для всех, за исключением потомков примерно 300 семей в республике образовалось политическое сословие, обладавшее монополией на власть — и этот факт сторонниками венецианского «контрмифа» интерпретировался как олигархическое правление. В то же время общее число членов Большого Совета составляло обычно 2000-2500 человек (все мужчины старше 25 лет, принадлежавшие к патрицианским семьям»), что составляло примерно 5% от взрослого мужского населения Венеции, т.е. примерно столько же, сколько в процентном отношении было полноправных граждан в Афинах в век Перикла. Так что в строгом смысле такой политический режим трудно назвать олигархией. Кроме патрициев, в Венеции было довольно значительное число «граждан» (cittadini), имевших право работать в административном аппарате, не занимая «политических» постов, при этом за «гражданами» был зарезервирован ряд важнейших административных постов республики. Большинство населения принадлежало к «народу» (popolo), не имевшему формальных прав, но мнение которого тем не менее внимательно учитывалось «политическим классом»¹⁹.

Особой характеристикой, отличавшей политическое устройство Венеции от устройства современных ей государств, была исключительная институциональная сложность венецианской конституции.

Большой Совет выбирал 60 сенаторов. Еще 60 человек дополнительных членов выбирались Сенатом и одобрялись Большим Советом. Члены Совета Сорока (уголовного Суда) выбирались также Большим Советом и присоединялись к Сенату после 16 месяцев службы. Около 140 человек, представлявших различные политические органы республики, входили в Сенат с правом совещательного голоса. Именно Сенат был реальным «правительством» республики. Руководящий орган Сената из 16 человек назывался Collegio и был ответственен за ежедневные операции правительства. Вместе с Синьорией, состоявшей из Дожа, его шести советников и трех руководителей Совета Сорока, а также с членами Совета десяти, избиравшимися на один год, Collegio составлял так называемый «полный Collegio» и был реальным сосредоточением политической власти в республике. Совет Десяти обладал колоссальной властью в связи с тем, что на него была возложена обязанность следить за политической безопасностью в республике, но в его заседаниях принимали участие и члены Синьории. Совет десяти в экстраординарных случаях мог присоединить к себе от пятнадцати до двадцати избранных ими патрициев (так называемую «Zonta»).

Дож выбирался пожизненно, обычно из числа 12 прокураторов Святого Марка — обладателей исключительно почетных пожизненных должностей, связанных с общественной благотворительностью. Процедура выборов Дожа была невероятно сложна. Установленная окончательно в 1268 г. она предполагала следующее: сначала собирались члены Большого Совета старше 30 лет, которые выбирали 30 человек, принадлежавших к различным семьям. Затем эти 30 выбирали 9 человек, которые выбирали сорок человек. Эти сорок выбирали 12 человек, а эти 12 — 25. Двадцать пять человек выбирали девять, а девять человек — 45; 45 выбирали 11, а эти 11 — выбирали окончательный комитет по выборам 41 человека, которые и выбирали Дожа. Обычно дожем выбирался весьма пожилой патриций, в возрасте 60-70 лет, прошедший все ступени государственной службы. Тем самым ограничивался срок его пребывания в должности — большинство дожей правило 10-15 лет. За 1071 год существования республики правили 119 дожей, т.е. средний срок правления был девять лет²⁰.

Несмотря на исключительный почет, окружавший Дожа в «классический» период существования республики после XIV века его власть была очень сильно ограничена, вплоть до того, что контролировалась даже его переписка. Никаких самостоятельных решений Дож принимать не мог, но иногда его влияние на политику Венеции было огромным в силу персонального политического авторитета и высокой компетентности в делах²¹.

В целом политическую систему республики можно характеризовать как правление многочисленных гражданских комитетов, связанных очень сложной системой сдержек и противовесов. Эти комитеты образовывали не «пирамиду власти» и не иерархию, но сеть горизонтальных отношений с регулярной и частой ротацией персоналий. Именно существование такой горизонтальной сети почти полностью обезличивало власть: для принятия решений Синьория объединялась с Советом десяти, Сенат — с Советом Сорока, Collegio сената с Синьорией и Советом десяти и т.п.

Описание политической системы республики будет неполным, если не включить в него систему гражданских ассоциаций — профессиональных гильдий и религиозных братств, официальной целью создания которых была благотворительная деятельность. К сожалению, до настоящего времени принципы и способы взаимодействия политических органов Венеции с гражданскими ассоциациями изучены явно недостаточно²², но значительная роль этих ассоциаций в политической жизни республики несомненна, в этом может убедиться каждый, кто побывал, например, в Scuola san Rocco, отделанной с роскошью, не уступающей убранству дворца Дожей.

Прежде чем переходить к анализу политических принципов функционирования столь сложной системы, хотелось бы сделать одно важное замечание. Очень часто Венеция характеризуется как торговая республика, наряду с Генуей, Флоренцией, Пизой. Мне представляется, что эта характеристика не совсем верна. Достаточно обратиться, например, к описанию современником жизни Карло Зено, героя войны с Генуей в 1384 г.²³, чтобы убедиться в том, что это — панегирик нобилю, по знатности равному высшей аристократии Средневековой Европы. Стиль обращения к патрициям со стороны их сограждан, необычайный престиж среди европейской аристократии «Золотой книги», в которую заносились фамилии семей, допущенные к участию в работе Большого Совета (чести быть занесенным в нее искало высшее дворянство многих государств), особое положение патрициев в городе, их полная поглощенность политическими делами, постоянное участие в военных экспедициях на море и служба в колониальных гарнизонах, формирование венецианским патрициям традиционно феодальных форм зависимых от Венеции государств в Восточном Средиземноморье (например, герцогство со столицей на острове Наксос)²⁴ — все это заставляет рассматривать венецианский патрициат скорее как рыцарский орден, чем как торговую республику. Не следует забывать, что и рыцарские ордена активно занимались экономической деятельностью (достаточно вспомнить банкирскую репутацию тамплиеров). Но сама структура отношений внутри патрициата, его почти мистическую поглощенность политикой и служению государству, даже его одежда, почти неотличимая от одежды представителей рыцарских орденов, все это указывает именно на рыцарские ордена как на возможный прообраз политической системы республики, тем более что оформление этой политической системы пришлось на время интенсивного взаимодействия венецианцев с орденами крестоносцев на Востоке. Рыцарские монашеские ордена также по существу были республиками, и правила выбора магистров, например, у тамплиеров имеют удивительные параллели с выборами дожей. Так, для выбора магистра тамплиеров капитул вначале выбирал двух членов комиссии, затем эти два члена выбирали еще двух, затем четверо выбирали еще двух и так до тех пор, пока общее число не достигнет двенадцати, после чего эти двенадцать выбирали еще одного члена (использовалась аналогия двенадцати апостолов и Иисус) и лишь затем комиссия, в которой обязательно должны были быть представлены представители различных стран, 8 рыцарей, 4 сержанта и 1 капеллан, выбирала магистра²⁵. Параллелей такого рода довольно много и потому в качестве социальной метафорой для Венецианской республики скорее подходит рыцарский орден, чем городская коммуна.

Правильная метафора — это довольно много. В сущности для понимания политического процесса в Венецианской республике необходима реконструкция внутреннего мира ее политиков, и то, что здесь обнаруживается, очень далеко от мотиваций представителей флорентийских цехов²⁶ или генуэзских банкиров. Если там — необузданная жажда власти и обогащения, ведущая к непрерывным конфликтам внутри элиты, политической нестабильности, изгнаниям, революциям и нашествиям чужеземцев, то в Венеции — патриотизм, который выше раздоров, солидарность внутри политического класса и солидарность между этим классом и развитым гражданским обществом и политическая стабильность.

Как это было достигнуто? Какова здесь роль политических институтов и культурной традиции? Несомненно, что структура интересов внутри венецианского общества была достаточно сложна. В Венеции жили многочисленные представители различных этнических и конфессиональных групп, имевших свои организованные общины, существовали объединенные в цеха профессиональные группы. Патрициат образовывал высшую страту общества, практически закрытую для вертикальной мобильности снизу. Мы уже отмечали выше, что такая ситуация в силу чисто этологических причин должна способствовать росту гражданских ассоциаций. Параллельные (и отчасти соподчиненные) иерархии в таком обществе совершенно необходимы, иначе социальная стабильность будет разрушена революциями.

В известном смысле можно сказать, что Венеция являлась образцовым обществом «предмодерна». В отличие от большинства феодальных монархий, где наследственные иерархии постоянно ослаблялись в силу естественного старения и в конце концов просто рушились под давлением со стороны альтернативных иерархий, в Венеции высшая страта общества, будучи «закрытой» снизу, не образовала единой иерархии, напоминая скорее «бульон» из множества небольших иерархий, соединяющихся и разъединяющихся по обстоятельствам. Столь гибкая система наверху позволяла в течение длительного времени сохранять управляемость в обществе. Институциональная сложность венецианской политической системы вполне соответствовала сложности социальной среды, в которую была погружена политическая система, что и обеспечивало стабильность и выживаемость режима на протяжении сотен лет.

Демократические практики — выборы, существование независимых судов, разделение властей и т.п. образовали очень сложную и гибкую конструкцию, снабженную к тому же великолепным менеджментом в области сбора информации (знаменитая венецианская дипломатия и тайная полиция), но внутренний баланс политической системы и ее система сдержек и противовесов не позволяла эффективность спецслужб превратить в террор и тоталитаризм.

Мне представляется, что у сторонников теории гражданского общества, как основного фактора демократизации и модернизации, есть трудность с ответом на вопрос о том, по каким обстоятельствам в одних обществах складывается гражданское общество, а в других нет. Венеция, на мой взгляд, это один из хороших примеров для изучения этого вопроса. «Закрытость» высшей страты общества для выходцев снизу определенно способствует формированию гражданских ассоциаций, что хорошо прослеживается в венецианской истории. Проблема гражданского общества не исчерпывается, однако, самим фактом существования ассоциаций. Эти ассоциации должны становиться местом накопления демократических практик. Если внутри ассоциаций социальные практики будут иерархическими, то вклад в развитие демократии в обществе в целом от существования таких ассоциаций будет проблематичен. Демократические практики в силу тенденции к формированию единой культуры в обществе мигрируют из одной организации в другую, и венецианский пример интересен тем, что здесь миграция демократических практик, по-видимому, происходила сверху вниз — сталкиваясь с исключительно сложными проблемами управления довольно развитым и неоднородным обществом, патрицианская элита увеличивала институциональную сложность управления как ответ на вызовы социальной реальности, порождая новые и укрепляя старые демократические практики, которые затем мигрировали в организации cittadini и popolo, укореняясь там.

Такую миграцию демократических практик можно рассматривать как достижение «демократического равновесия»²⁷, которого не удавалось достигнуть в тех европейских обществах, где нобилитет был организован иерархически. Альтернативные иерархии в обществе с низкой вертикальной мобильностью далеко не всегда демократичны, свидетельство тому в той же Италии — сицилийская мафия и неаполитанская каморра. Эти соображения могут прояснить некоторые неопределенности, остающиеся, например, в замечательном исследовании Р. Пантэма²⁸ о влиянии гражданских ассоциаций на политическую культуру в различных регионах Италии. Но для того, чтобы убедиться в плодотворности предлагаемого нами подхода, одного примера Венеции, конечно, недостаточно. Наиболее интересным предметом для сопоставления могут служить Нидерланды на пороге Нового Времени.

§3. Демократические практики федерализма в Нидерландах

Исключительный экономический и политический успех Соединенных провинций, освободившихся от испанского господства во второй половине XVI века, требует объяснения. Несмотря на продолжавшуюся до 1648 г. почти непрерывную войну с Испанией, Соединенные провинции уже к началу XVII века превратились в первоклассную морскую и торговую державу, а к середине столетия стали бесспорным лидером в Европе в интеллектуальной, художественной и экономической сферах. Нидерландское общество было беспрецедентно открытым для социальных инноваций и демонстрировало, несмотря на явное доминирование кальвинистов, высокий уровень религиозной терпимости. В то же время это общество никак нельзя было назвать излишне демократическим: власть в Соединенных провинциях принадлежала довольно ограниченному слою членов городских советов (регентов), выбиравшихся пожизненно этими же самыми советами. Иными словами, это было общество с низкой вертикальной мобильностью, где правящая элита пополнялась за счет кооптации новых членов²⁹. Оценки вертикальной мобильности показывают, что в нидерландском обществе элита пополнялась в основном с учетом семейных связей и лишь в небольшом числе случаев доступ к управлению страной давало богатство³⁰. Нидерланды со времени революции и до 1795 г. представляли собой конфедерацию семи провинций, в которой права правительства в Гааге были весьма ограничены, а члены конфедерации обладали широкими полномочиями вплоть до права вести войну.

Генеральные штаты состояли из делегаций, посылаемых провинциями, но каждая делегация имела только один голос. Внутреннее провинциальное устройство было организовано на основе того же принципа: в собрании штата голос имели делегации наиболее крупных городов плюс один голос давался сельской местности и тем городам, которые не имели отдельного представительства (так называемый Ridderschop). Если в городских делегациях доминировал патрициат, то в делегации от сельских областей основное место занимало дворянство.

Генеральные штаты работали почти ежедневно (до 28 дней в месяц). Интересно отметить, что число сидячих мест в зале, где проходили заседания, было ограниченным — не более шести для делегаций крупных провинций и трех для меньших провинций. Обычно в заседании Генеральных штатов принимало участие около двадцати человек. От большинства провинций делегаты выбиралось на три или шесть лет, за исключением делегатов от Зеландии, выбиравшихся пожизненно.

Описание деталей институционального устройства власти в Соединенных провинциях заняло бы слишком много места, и я ограничиваюсь лишь самым общим описанием. Конфедерация, фактически к концу войны с Испанией под влиянием Голландии значительно сдвинувшаяся к федеративному устройству, была весьма асимметричной. Несмотря на то, что формально, по Утрехтской унии, решения должны били приниматься Генеральными штатами единогласно, это условие выполнялось редко, влияние Голландии внутри Конфедерации, и Амстердама внутри Голландии было доминирующим. Конституционное устройство отдельных провинций также обладало множеством асимметрий и местных особенностей³¹. По своему внутреннему устройству провинции заметно отличились друг от друга, и эти различия во многом определялись несходностью их исторических судеб и географического и экономического положения. Государство Соединенных провинций было чем-то похоже на сложное многоэтажное архитектурное сооружение, надстраивавшееся длительное время, и действительно эта архитектура складывалась из очень разнородного материала и обретение более или менее окончательной формы заняло около тридцати лет после Утрехтской унии. Постоянно балансировалось соотношение сил между городами внутри провинций, и между провинциями внутри государств — в зависимости от экономического положения, стратегической важности, торговых и финансовых возможностей городов и провинций³². Изменялись и полномочия отдельных органов правительства: особенно существенной была постоянная борьба между штатгальтером формально имевшим сравнительно скромные полномочия³³ и традиционно ответственным в основном за руководство вооруженными силами, и городским патрициатом. Эти столкновения приводили в некоторые периода к ликвидации штатгальтерства, в другие, наоборот, к его политическому доминированию при поддержке «рядовых граждан», в основном радикальных кальвинистов, недовольных господством олигархии.

В целом политическую систему Соединенных провинций можно рассматривать как очень сложную, процедурно ориентированную конструкцию, соотношение между отдельными элементами которой было результатом достаточно подвижного равновесия групповых интересов. Многое в ней было наследием «цветущей сложности» средневековья, многое — рефлексией высокой степени политической и экономической неопределенности и неустойчивости той международной и внутренней среды, в которую было погружено государство. Несколько базисных принципов этого устройства легко выделить — это пожизненные выборы на основные должности, высокая (но не абсолютная) степень закрытости элиты для «новых людей», очень точная регулировка и балансировка вклада и ответственности отдельных территорий, обладавших очень значительной политической и экономической автономией.

Так вот, если рассматривать Соединенные провинции как «демократию регентов» (что, в общем, справедливо), то подвижность и способность приспосабливаться к региональным политическим и экономическим изменениям в этой политической системе была очень высока.

Сравнивая Соединенные провинции с Венецией, нетрудно увидеть некоторые очень важные общие черты, даже абстрагируясь от больших сходств в географическом и стратегическом положении. Окруженные «мелкой водой», каналами и дамбами и не нуждавшиеся в стенах для своей защиты от внешнего нападения и Соединенные провинции, и Венеция выработали некоторые общие черты социального и политического устройства. Оба государства контролировались замкнутым «политическим классом», выработавшим очень сложные формы политической демократии. Но если эта сложность институтов в Соединенных провинциях была рефлексией в основном региональной неоднородности и имела своей целью установление регионального политического баланса (отсюда и развитие конфедеративной конструкции), то в Венеции усложнение политических институтов было результатом стремления к обеспечению социальной, а не региональной стабильности, и было сконцентрировано в основном на ограничении возможных эксцессов со стороны исполнительной власти.

Обращает на себя внимание тот факт, что замкнутость элиты в сочетании с высокой степенью процедурного совершенства внутриэлитных демократических институтов и высокой вертикальной мобильностью в «побочных» иерархиях, вне «политического класса», и в том и в другом случае привели к высокоразвитому гражданскому обществу, высокому уровню техники, промышленных технологий и обилию социальных инноваций.

Некоторые различия также интересны в сопоставлении: тенденции к пожизненному избранию на должности в Соединенных провинциях сочетаются с отсутствием формального наследственного политического статуса. Наоборот, наличие наследственного политического статуса в Венеции сопряжено с быстрой ротацией политической элиты по офисам. Мы видим два альтернативных пути формирования «демократической олигархии», причем, судя по результатам, венецианский путь обеспечивал большую политическую стабильность. «Орденская» культура венецианского патрициата показная скрытость и анонимность и значительные ограничения в личной свободе, в сочетании с эффективностью менеджмента, обеспечивавшего выверенным балансом между демократическими и авторитарными практиками, значительно снижали зависть к подобному образу жизни со стороны cittadini и popolo. Вполне вероятно, что именно это и было основным фактором политической стабильности в Венеции.

«Стеснительность богатства», по выражению Симона Шамы³⁴, которая была характерна для Соединенных провинций и «кальвинистский дух» (ср. «протестантскую этику» М. Вебера», выполняли аналогичную функцию в Нидерландах, но в силу большей вертикальной мобильности в нидерландской элите не смогли обеспечить ее длительного выживания — уже в XVIII века и коррупция, и снижение эффективности государственного менеджмента становятся очевидными.

Диффузия демократических практик из замкнутого политического пространства элиты в «кипящий бульон» гражданского общества разрушило обе политические системы в конце XVIII века с наступлением «зрелого Модерна» — открытого общества с высокой вертикальной мобильностью и ценностной системой демократических практик, определяющих функционирование общества в целом, а не только его элиты. Тем не менее «элитные демократии» «раннего Модерна» сыграли очень значительную роль в формировании современного общества.

¹ J.Burkhart. The Civilization of the Renaissance Italy. A Mentor Classic. 1961.

² Burkhart. Ibid, part I.

³ См. об этом, например, в C.H. Haskins. The Renaissance of the 12th Century. Meridini book. New York. 1968.

⁴ Н.И. Конрад. Восток и Запад. М. Наука. 1972.

⁵ P.Burke. Tradition and innovation: Renaissance Italy. Fontana/Collins. 1974.

⁶ См. А.Ф. Лосев. Эстетика ренессанса. М. Мысль. 1978.

⁷ J.A.Symmonds. The Age of the Despots. Renaissance in Italy. New York Capricorn Books. 1960.

⁸ Необходимо отметить, что в самой Италии Ренессанс был уже в середине XVI века сменен контреформацией, радикально изменившей и модель общества, и восприятие художественной культуры (см. M.R.O'Connel. The Counter Reformation (1559-1610). New York. Harper Torchbooks. 1974). С этой точки зрения расцвет искусства в Венеции вряд ли может рассматриваться как составная часть ренессанса (см. об этом в A.Hauser. The Social History of Art. v. II, p. 88-96. London Routledge. 1962.

⁹ Этот эпизод из дневников Marino Sanuto приведен в R.Finlay Politics in Renaissance Venice. London Ernst Benn. 1980. p. 164.

¹⁰ Мифу о Венеции посвящена обширная литература: см. R.Finlay. Politics in Renaissance Venice. London Ernst Benn. 1980; J.Pemble. Venice Rediscovered Oxford University Press. Oxford. 1996. Ch V; D.S.Chambers. The Impereal Age of Venice 1386-1560. London Thames & Huds. 1970.

¹¹ Подробнее см. об этом в D.S.Chambers. The Impereal Age of Venice Ibid.

¹² Интересным примером такого рода сочинений является анонимный памфлет XVII века, детально опровергающий упомянутые выше основные положения венецианской государственной идеологии и, согласно колофону приписанный маркизу Де Бедмару, испанскому послу в Венеции и одному из организаторов провалившегося заговора против республики в 1616 г.: Sqvitinio della Liberta Veneta nel quale si adducono anche le raygioni dell'Impero Romano sopra la Citta & Signoria di Venetia Marandola, Giouanni Bennincafa. MDCXII.

¹³ Прежде всего деятельность Арретино.

¹⁴ О передовых технологиях венецианского Арсенала см. в A.Tenenti. Pyracy & Decline of Venice 1580-1615. Венецианская боевая галера собиралась в Арсенале из заранее заготовленных частей за несколько часов конвейерным методом.

¹⁵ H.S.R.Landon, J.I. Norwich Five Centuries of Music in Venice. London Thames & Hudson. 1991.

¹⁶ Привычка к анонимности патрициата детально исследуется P.Burke (Venice & Amsterdam. Cambridge Polity Press. 1994). Интересно отметить, что в академии Incogniti, организованной Zuanfrancesco Laredan'ом известным писателем и политическим деятелем, участники носили маски, чтобы не подчиняться принятым правилам этикета и допускать возможность свободного общения патрициев и простых горожан. См. также O.Logan. Culture and Society in Venice 1470-1790. New York Charles Scriber'sons. 1972.

¹⁷ См. M.Pittalaga Il Tintoretto. Bologna. Nicole Zanichelli. 1915.

¹⁸ В каком-то смысле положение слишком способных политиков и военных деятелей в Венеции напоминает традиции греческих демократий, обсуждавшихся выше J.J. Norvich. A History of Venice Pengin Books. London. 1982; W.C. Hazlitt. The Vinitian Republic, Its Rise, its Growth and its Fall. London Adam and Cheles Black. 1900.

¹⁹ Наиболее известное описание венецианской конституции содержится в трактате Gassparo Contarini The Comnouwealth and Grovernment of Venice, изданном на английском языке в 1599 г. Из современных описаний см. R.Finlay, Politics in Venice, Ibid, стр. 37-43; D.S. Chembers The Impeal Age of Venice. Ibid p. 73-107.

²⁰ A. da Mosto. I.Dogi di Venezia nella vita publica e privata. Giunti Martello, Firenze. 1983.

²¹ A. da Mosto. I Dogi di Venezia Ibid ch. I.

²² Ср. замечание в R.Finley, Politics in Venezia Ibid на стр. 3 о недостаточной изученности многих проблем венецианской политической жизни.

²³ La vita di Cartl Zeno, gran Capitano della serenissima Republica di Venetia, descritta dal; rever. Gio Giacomo Feltrense. Venetia. Domenico Farri. MDC VI.

²⁴ О феодальных нравах в венецианских островных владениях см., например, Michelle Averof. Dans les iles gresques avec les baron francs. Mercure de France. 1963; Jan Morris. The Venetian Empire, A see Voyage. Pengin Books. 1990.

²⁵ M. Barber. The new Knighthood. A History of Order of the Temple. Cambridge. Cambridge University Press. 1994. P. 185. Другой чертой, роднившей венецианский патрициат с рыцарскими орденами, была исключительная роль церемониала. См. E.Muin «Civic Ritual in Ranaissance Venice». Princeton. Princeton University Press. 1981.

²⁶ Хорошее представление об этих мотивациях дают хроники Буонакорсо Питти. М. Наука. 1972; и Н.Маккиавелли. История Флоренции. М. Наука. 1973.

²⁷ Хотелось бы обратить здесь внимание на близость моих позиций к «Теории соответствия», предложенной Х.Экштейном. H.Eckstein. Division and Cohesion in Democracy. A Study of Norway Princeton NJ. Princeton University Press. 1966; Regarding Politics: Essags on Political Theory, Stabitity and Change Berkeley, University of California Press. 1992.

²⁸ Р.Патнэм. Чтобы демократия сработала. М. Ad Marginam 1996.

²⁹ О политической системе Соединенных провинций см. J.I.Israel. The Dutch Republic. Ist Rise, Greatness and Fall 1477-1806. Clarendon Press. Oxford. 1995. Ch. 13, 15; C.R.Boxer. The Dutch Seaborn Empire 1600-1800. Pengin books. 1965. Ch. 2; Renier. The Dutch nation. An historical study. London. 1944.

³⁰ Детальный анализ структуры и происхождения политической элиты Амстердама см. в P.Burke.Venice & Amsterdam. Cambridge. Polity Press. 1994.

³¹ Так, например, Гилдерланд оставался герцогством, некоторые штаты сохраняли элементы дореволюционного политического устройства.

³² Так, в Голландии число городов, имевших представительства в провинциальном собрании менялось. Первоначально в 1672 г. шесть городов имели это право Амстердам, Гарлем, Дельфт, Лейден, Гауда, Дортрехт, затем к 1590 г. это число была увеличено до 18, затем пять из них были исключены (J.I.Israel. Ibid. p. 278).

³³ Тем не менее ряд важных функций, связанных с политическими назначениями, сохранялся за штатгельтерами. Так, в Амстердаме штатгельтер сохранял имевшееся у него до 1672 г. право назначать бургомистра из числа кандидатов, предложенных городским советом (J.I.Israel. Ibid. p. 305).

³⁴ S.Shama. The Embarassment of Riches. An Interpretation of Dutch culture in golden age. London. Fontana Press. 1991.

«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»