«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»
Разработка и принятие законодательных актов по выборам в первую Государственную Думу: воспоминания и отклики современников
С. Е. Крыжановский. Заметки русского консерватора
[...] Через несколько дней по возвращении в министерство [внутренних дел] я был вызван Булыгиным, который мне сказал, что образует совещание для обсуждения этого вопроса [подготовка законодательных актов, связанных с выборами депутатов Государственной думы - Прим. сост.] и назначает меня в его состав. Впоследствии Булыгин говорил, что выбрал меня по совету С. Ю. Витте.
Вечером 12 марта [1905 г.], явившись к назначенному часу в квартиру министра внутренних дел на Фонтанке, где происходили в глубокой тайне эти совещания, я застал у Булыгина Ф. Д. Самарина, профессора С.-Петербургского университета И. А. Ивановского, помощника статс-секретаря А. Ф. Трепова и директора канцелярии министра финансов А. И. Путилова. Всех этих лиц, за исключением Трепова, я видел впервые. Это было предварительное совещание (если можно так назвать собрание столь неравноправных лиц), призванное наметить основания нового строя России. Начались заседания.
Первое заседание прошло в общих разговорах[...] Во втором заседании мы заслушали предположения Ф. Д. Самарина, который их изложил в длинной речи. Сущность его предположений, по всей вероятности одобренных заранее Булыгиным, явно сводилась к тому, чтобы [сколь] возможно затушевать вводимое в русскую жизнь новое начало и законопатить его в медвежий угол. Он предлагал создать три порядка рассмотрения вырабатываемых ведомствами законодательных предположений, а именно: более значительные и крупные из них сообщать на заключение губернских комитетов из выборных от сословий и засим обсуждать в Государственном совете при участии сведущих лиц, избранных этими комитетами. Для рассмотрения менее значительных предположений приглашать в департаменты законов выборных от сословий, образуя из них особое в составе департамента присутствие, как бы скамью «присяжных заседателей». И, наконец, по делам заурядным приглашать этих выборных в приготовительные совещания при Государственном совете. Участию выборных надлежало, по мнению Самарина, придать служебное значение и обосновать его на начале повинности. Раздробление же этого участия по разным ступеням должно было, по его предположениям, закрепить за выборными положение помощников правительства и предотвратить возможность опознания себя ими в качестве представительства политического, в чем он был, конечно, прав.
Проект почти не вызвал прений, поскольку очевидна была его неприемлемость. На следующее заседание Самарин не явился и более участия в деле не принимал. Заседания два прошли затем в общих и неопределенных разговорах. Булыгин вести дела не умел и к задаче своей относился первое время с плохо скрытым отрицанием. К пятому заседанию одним из присутствующих составлен был перечень возникающих из рескрипта [18 февраля 1905 г. на имя А. Г. Булыгина] вопросов, изложенный в виде логического развития основной темы и до заседания положен перед председателем. Повертев несколько раз листок, Булыгин отнесся к появлению его как к дару судьбы и, не спросив даже, откуда он появился, стал в дальнейшем его придерживаться. Дело пошло глаже.
Первым из основных вопросов был порядок участия, затронутый в первом заседании Самариным. Выдвинута была мысль, высказанная во всеподданнейшем докладе князя Святополк-Мирского, о включении выборных в состав Государственного совета на одинаковых основаниях с остальными членами. Но Булыгин и большинство его сотрудников мысль эту отвергли. Против нее приводились, с одной стороны, соображения о невозможности ввести значительное число выборных в Совет и невозможности ограничиться малым числом выборных членов, с другой - опасения, что этим путем нарушена будет прочность учреждения. Между тем это был, в сущности, единственный путь, на котором совещательное положение выборных могло быть выдержано в течение более или менее значительного переходного времени, а новое начало - быть введенным в государственную жизнь с известной постепенностью.
В дальнейшем перебрали все другие способы участия выборных, более или менее испытанные: местные совещания, советы, советы при министерствах и, конечно, отвергнутые как явно неосуществимые. Тогда остановились на совещательном выборном собрании - Думе. С принятием этого решения было, конечно, ясно, что этой постановкой предрешался и вопрос о значении учреждения. Собравшись в этом виде и в огромном количестве, «выборные от населения» неизбежно должны были опознать себя как народное представительство и не могли примириться с подготовительным значением. Это был, конечно, будущий парламент. И, казалось бы, раз став на эту точку зрения, следовало сделать шаг дальше и предложить, хотя бы в скромных пределах, подлинную конституцию. Но Булыгин не сознавал этого, как, впрочем, долгое время поступало правительство даже после 17 октября 1905 г., не решаясь признать наличие конституции.
Система выборов требовала большой осторожности. Не было сомнения, что, при совершенной неподготовленности массы населения, крайние течения мысли могли первое время взять верх и опорочить надолго самую мысль о народном представительстве. [Это] вызвало много сомнений. Сословные выборы, в сторону которых клонилось сочувствие многих влиятельных лиц в правящих кругах, были, очевидно, невозможны за распадением самих сословий. Предположены были выборы через посредство земских собраний. Порядок этот представлял очевидные удобства. Во-первых, был привлекателен ввиду общего сочувствия к земствам; во-вторых, был прост; в-третьих, исключал возможность проникновения в Думу крикунов из крайне левой, устранял опасность наводнения Думы крестьянством, явно не подготовленным к государственной деятельности, и обеспечивал подавляющее большинство за просвещенными и умеренными слоями населения.
Но Булыгин боялся стать открыто на этот путь, сознавая и все отрицательные стороны этого порядка: опасность утверждения политиканства в земствах, которые могли бы стать как бы разветвлением Государственной думы, и те трудности, которые могли бы возникнуть для правительства в случае столкновения с Думой, имеющей столь прочные корни в сложившейся среде местных общественных учреждений. Поэтому Булыгин остановился на мысли построить такой порядок выборов, который, сохраняя выгодные стороны выборов через посредство земств, устранял бы неблагоприятные условия этого порядка. Остановились на особых выборах, построенных по образцу земских, протекающих в точном соответствии с ними и заканчивающихся образованием в уезде избирательного собрания, представляющего как бы нарочито созванное уездное земское собрание, в образовании которого население уезда должно было участвовать на тех же основаниях и в том же численном соотношении сил, как и в избрании уездных земских гласных. Предполагалось с тем вместе, что евреи, как не пользующиеся участием в выборах в общественные учреждения, не будут участвовать и в выборах в Государственную думу.
При оценке хода работы по созданию так называемой «Булыгинской думы» следует иметь в виду, что на А. Г. Булыгина возложено было поручение единственно лишь выяснить те основания, на которых представлялось бы возможным установить участие выборных от населения лиц в обсуждении законодательных предположений. Засим, по силе Высочайшего рескрипта, эти общие основания подлежали обсуждению Совета министров, а окончательная затем разработка проекта закона об участии выборных в делах законодательства возлагалась на Особое под председательством того же Булыгина совещание, состав которого не был предуказан.
В соответствии с этой задачей соображения Булыгина, изложенные в форме записки, завершились перечнем вопросов, подлежавших обсуждению Совета министров. Средняя часть записки, касавшаяся финансовых вопросов, составлена была А. И. Путиловым, общая же часть и часть, касавшаяся выборов, равно как и приложенный к записке проект, - мною. Переписывал все Я. Я. Лимар. Никакие другие лица, вопреки распространявшемся впоследствии в печати слухам, участия в этом деле не имели. К записке был приложен составленный мною собственно для наглядности примерный набросок «Учреждения Государственной думы» и «Положения о выборах», соответствовавший в главных основаниях суждениям совещания и выводам записки, а в подробностях мною обработанный по руководству тою главным образом мыслью, что при введении в столь разношерстном государстве, как Россия, начал народного представительства и при совершенной неизвестности, каково будет это представительство (в то время никто решительно этого не знал), необходимо точно определить в законе все устройство и порядок действий вновь создаваемого учреждения, оставляя возможно менее места усмотрению в определении внутренней структуры учреждения будущим случайным составам первых выборных русской земли. При составлении этого первого «Учреждения» приняты были к руководству распорядок Государственного совета и предположения Сперанского об устройстве Думы, сохранившие во многом свое значение до наших дней.
Булыгин к составлению постатейных предположений и к приложению их к записке относился отрицательно, и ближайшее будущее показало, что он был, пожалуй, прав, но, по обычаю своему, не настаивал. В марте работы были окончены, и тайна осталась настолько соблюдена, что в печать не проникло сведений даже о лицах, которые делом этим занимались.
Труд Булыгина представлен был Его величеству, и последовал долгий промежуток ожидания. Было ясно во всяком случае, что на этом шаге нельзя останавливаться и следовало сделать дальнейший[...]
Все обошлось, однако, благополучно. Его величество соизволил на внесение проекта, но не в Совет министров, а в Особое под председательством графа Сольского совещание, представлявшее тот же Совет министров, но усиленное несколькими сановниками. Делопроизводство этого Совещания было образовано из статс-секретаря Колебяцкого, А. И. Путилова и меня при участии кое-кого из молодежи государственной канцелярии. Формально же делопроизводителем числился П. А. Харитонов. Потянулись долгие заседания, и тут выяснилось, что Булыгин оказался прав применительно к его характеру и поведению в Совещании, сводившемуся к молчаливому созерцанию происходящего, когда он возражал против приложения к его записке примерного постатейного проекта. Основные вопросы, выдвинутые в записке и вообще вытекавшие из дела, вовсе не подвергались обсуждению, если не считать поднятого в первом же заседании С. Ю. Витте вопроса о допущении к выборам евреев, который после кратких замечаний кое-кого из членов был решен в смысле, благоприятном для евреев. Совещание сразу ухватилось за готовый, хотя и явно несовершенный набросок и без долгих околичностей положило его в основание своих суждений.
[...] По предложению, не помню кого, порядок [выборов] в видах простоты был укорочен исключением уездного избирательного собрания и выборы от отдельных разрядов населения проведены отдельными путями прямо в губернское избирательное собрание. Это был удар в самое сердце так называемой булыгинской системы. Но Булыгин молчал, и решение было принято.
Основная мысль - избрание выборщиков совместно всем уездом, представляющим (при всем разнообразии их размеров) все же более или менее сплоченное и сложившееся целое - отпала, и от уездов остались выборщики, избранные отдельными разрядами населения, не знающие в большинстве друг друга и спутывающиеся в общую разношерстную толпу в губернском собрании. В выборы членов Думы внесено было этим самым начало крайней случайности. Представительство живого целого - уезда, долженствовавшее дать в качестве выборщиков, а затем членов Думы от губернии, естественных и весьма знакомых вождей местного общества, обратилось в случайное собрание лиц, вынырнувших наверх в губернии на громких словах и всякого рода программных пузырях.
Выступал в утроенном значении вопрос о распределении выборщиков между отдельными разрядами местного населения, определявшем собою общий состав Думы. Он был решен сплеча, не заняв даже целого заседания. После недолгих разговоров решили распределить выборщиков в соответствии с размерами прямых налогов и местных сборов, лежащих на землях и других недвижимых имуществах каждого разряда избирателей. Это значило наполнить Думу крестьянством, то есть худшее, что могло быть для начала. В особой, составленной в один день записке о порядке выборов, внесенной Булыгиным в это время в Совещание, эта сторона дела была ясно отмечена и последствия ее предсказаны[...] Трое суток считали мы с В. С. Налбандовым и А. А. Буровым на арифмометрах и распределяли выборщиков согласно налогам. Получилась таблица, давшая в результате Первую Думу.
Дальнейший ход дела лежал вне моего участия. Изложенный согласно заключениям Совещания графа Сольского проект был подвергнут рассмотрению и кое в чем изменен в Особом совещании под личным председательством Государя[...]
После обнародования «Положения» 6 августа 1905 г. Булыгину поручено было составить правила о применении этого «Положения» на окраинах: Польше, Кавказе, Сибири, Туркестане. Правила эти и относящиеся к ним записки были составлены мною в сотрудничестве с В. С. Налбандовым и вносились по мере их изготовления в то же Совещание графа Сольского. Рассмотрение их протекало формально, с той лишь особенностью, что при обсуждении правил, относящихся к губерниям Царства Польского, Сольским приглашено было сведущее лицо, помещик, не помню какой из этих губерний, Добецкий64, бывший впоследствии некоторое время членом Государственного совета по выборам. Появление его произвело неблагоприятное впечатление в смысле какого-то преимущества, предоставленного полякам по сравнению с коренной Россией, и действительно оказалось таковым, ибо под влиянием сладких речей Добецкого Совещание остановилось на мысли дать губерниям Царства Польского представительство по тому же расчету, как и коренным местностям империи, то есть по расчету одного члена Думы на каждые 250 тысяч населения.
Осенью 1905 г. начались приготовления к выборам. Работа была очень тяжелая ввиду множества возникших на местах сомнений, требовавших телеграфных и письменных разъяснений; работа к тому же оказалась и совершенно бесполезной, так как скоро все изменилось.
Уже с самого начала поднялся поход против законосовещательной Думы. Политическая незрелость общества проявилась во всей полноте. Самые умеренные кричали едва ли не более всех. Газеты с Меньшиковым65 во главе твердили, что такая Дума недостойна общества, что никто в нее не пойдет, и прочее. Шум рос, и голоса благоразумных в нем тонули. Начались забастовки на железных дорогах, и хотя все это была одна лишь оперетка, поражавшая воображение своею новизною, но во главе правительства стоял граф Витте - человек трусливый, легко терявшийся и совершенно не знавший России.
17 октября, часов около одиннадцати вечера, меня вызвали по телефону к графу Витте. Днем ходили какие-то темные слухи о предстоящем Манифесте, но ничего положительного не было. Кто именно и при каких обстоятельствах составил Манифест 17 октября, достоверно не знаю. Говорили разное. Господствовал слух, что писали его князь Алексей Оболенский и Вуич на пароходе по пути в Петергоф, где жил тогда Государь, и что написан он был на листе бумаги, вырванной из книги у буфетчика. По-видимому, акт этот насильно вырван был у Государя графом Витте, действовавшим не столько из убеждения, сколько под влиянием главного его движущего мотива - испуга и желания держать нить событий в руках. Известную роль сыграл тут, по-видимому, и великий князь Николай Николаевич, страшно испуганный покушениями (или, вернее, приготовлениями к покушению) на его жизнь и запугавший Государя. Сыграл роль и князь Оболенский, на которого, как говорили, произвело наиболее сильное впечатление то обстоятельство, что забастовка вызвала приостановку действия водопровода и не оказалось воды в ванне для его детей.
Приехав к графу на Каменноостровский, я у дежурного чиновника в приемной узнал о Манифесте и предстоящей переделке закона о Думе. У графа Витте, которого до тех пор я видел лишь издали в различных заседаниях, я застал князя Алексея Дмитриевича Оболенского и получил распоряжение заготовить проект изменения избирательного закона в смысле расширения круга лиц, участвующих в каждой линии выборов, без нарушения, однако, самой их системы. От Витте я поехал к Булыгину и на Царицыном лугу встретил первых демонстрантов, кричавших что-то о Белом Царе. Был второй час ночи. Булыгин ничего не знал официально о последовавших переменах, и лишь по моем прибытии ему принесли из редакции «Правительственного вестника» черновой оттиск доставленного туда для обнародования Манифеста 17 октября. Булыгин спокойно негодовал. Открывалась новая глава русской истории, и какой-то странной и малопонятной повеяло грустью, словно дорогого покойника выносили. Веяло космополитизмом, и, казалось, уходила в глубь веков Святая Русь.
18-го утром ко мне пришел В. Д. Кузьмин-Караваев66 с письмом от графа Витте, который сообщал, что считал бы весьма полезными советы Кузьмина-Караваева в деле составления дополнений к избирательному закону. Я показал Кузьмину-Караваеву набросанные мною за ночь предположения о понижении цензов квартирного и земельного, в сравнительно скромных размерах, и Кузьмин-Караваев, посмотрев, сказал, что это более чем достаточно и вполне удовлетворит передовые общественные круги. В тот же день или на другой заходил ко мне Д. Н. Шипов, не помню, по собственному ли почину или по посылу от графа, и, ознакомившись с изменениями, проектированными в составе лиц, допускаемых к участию в выборах, также вполне их одобрил. Это был единственный раз, что мне пришлось иметь политический разговор с этим нашумевшим в свое время деятелем Он удивил меня спутанностью своих взглядов и суждений. Его политическое [кредо] поражало несообразностью. По словам Шипова, он в душе убежденный сторонник самодержавия, но его понимание самодержавия настолько расходится с господствующим взглядом, что он принужден скрепя сердце присоединиться к господствовавшему, по его словам, в образованном обществе конституционному направлению.
Неясность понятий была, впрочем, общею. Несомненно, что в сознании большинства деятелей того времени: графов Витте, Сельского и других, равно как и общества (даже пресловутого издателя «Гражданина» князя Мещерского), преобладала мысль, что дана конституция в смысле формального и бесповоротного отречения Государя от неограниченного самодержавия.
Дополнения к избирательному закону подверглись обсуждению в Совете министров под председательством графа Витте, где возбуждали много споров. Особенно много спорил и сомневался Шванебах, старый чиновник-теоретик, весьма искусный в осуждении, большой острослов и мастер рассказывать исторические и иные анекдоты, но человек пустой, лишенный как способности предлагать положительные решения, так и смелости в случаях, когда нужно было довести данное положение до логических выводов из него, так, в особенности, понимания того, что стройные программы и убеждения, не идущие ни на какой компромисс, возможны лишь на бумаге, но не в политике.
После долгих споров дополнения были приняты, так как ничего другого придумать не могли. Мысль опереть выборы на уездные земские собрания отвергнута на том основании, что мера эта равносильна была бы устранению от участия в деле тех интеллигентных классов, которым признавалось необходимым дать участие в Думе и которые в выборах земских гласных участия не имеют.
Положение было тем более трудное, что все рассуждения шли, в сущности, вслепую. При отсутствии политической жизни самая физиономия населения, направления и взгляды его отдельных слоев никому, в сущности, известны не были, на какой слой следовало опереть Думу, никто не знал, и, как только сходили с дорожки земских выборов, попадали в дремучий лес.
Вскоре, однако, взгляды графа [Витте] изменились. Кучка москвичей, сыгравшая, на мой взгляд, фатальную роль в карьере графа Витте как председателя Совета министров - князь Е. Трубецкой67, А. И. Гучков, Д. Н. Шипов и Муромцев68 - подсунула графу проект выборов, основанный на всеобщей подаче голосов. Москвичи произвели на Сергея Юльевича сильное впечатление. Уроженец Юга, там выросший и проходивший железнодорожную службу, граф совершенно не знал внутренней России и уверовал в то, что москвичи эти суть как бы духовноуполномоченные русского народа, носители его помыслов и стремлений, тогда как они были просто либеральные московские баре, склонность щегольнуть крайними взглядами там, где они не задевали их собственной шкуры. Граф уверовал в москвичей, насколько мог уверовать человек, как он, во всем колеблющийся, и под их влиянием сильно сдался влево; так он катился, увлекая многих, пока московские беспорядки не проявили горизонты. Москвичи отпрянули, граф очнулся, но было поздно, он оказался одинок и очутился на мели.
Эти-то москвичи и подсунули графу Витте проект избирательного закона на началах всеобщей и равной подачи голосов, составленный, кажется, Муромцевым. Мысль призвать все полуграмотное и безграмотное русское и пестрое инородческое население империи к участию в выборах в представительное учреждение, каковым являлась преобразованная Дума, притом прямых, была мысль нелепая. Идти на это значило ввергать участь выборов в руки тех демагогов, которые сказочными посулами увлекли бы за собой народ, не говоря уже о полной невозможности сколь-нибудь сознательных выборов в тех, громадных по преимуществу, избирательных округах, на которые распалась бы Россия.
Витте хоть и чувствовал несообразность этой мысли, но не решился ее отвергнуть сразу. Дело было новое. Мысль об утверждении Думы на всенародном избрании завоевала умы, ударяя по ним прежде всего своей простотою и кажущеюся справедливостью. Мне поручено было привести в порядок правила этого проекта, и затем оба проекта были подвергнуты обсуждению в ряде заседаний Совета министров при участии так называемых общественных деятелей - С. А. Муромцева и других. Проект всеобщей подачи голосов нашел горячих сторонников в среде Совета в лице Кутлера и Философова. Кутлер, быстро преобразившийся из покладистого чиновника, гонителя местных свобод в мрачного демократа, занял по отношению к проекту самую радикальную позицию; Философов тоже старался проявить передовые взгляды. Помню, его доводы всех позабавили. Доказывая, что начала равенства и стремление к уравнению долей участия каждого глубоко заложены в душе русского крестьянина, он ссылался на пример недавних перед тем погромов, где крестьяне, деля между собою увезенное из разграбленной усадьбы имущество, разрубили фортепиано, находя несправедливым отдать его кому-либо целиком, и разобрали по частям.
Большинство, однако, высказалось против всеобщей подачи голосов, и проект москвичей был отвергнут. Принят был расширенный по указаниям графа Витте прежний избирательный закон. Получилось, таким образом, внутреннее противоречие. Закон, предназначенный для совещательной Думы, принят был для Думы законодательной. Но время было горячее, и никто на этом не остановился.
Во время обсуждения этих проектов мне пришлось докладывать их Государю, которого я при этом случае видел близко впервые. С. Ю. Витте свез меня как-то с собою в Царское, и мы провели у Его величества около полутора часа. Государю были доложены существующие в главнейших государствах порядки выборов в политические собрания и те два проекта, рассмотрением которых занят был в то время Совет министров. Оказалось, что Государь помнит хорошо основание «булыгинских» выборов и вообще очень легко и точно разбирался в избирательной арифметике. Меня поразила та нерешительность и неопределенность, с которыми высказывался Витте. Он был вообще взволнован и как-то не в своей тарелке. Чувствовалась какая-то натянутость в его взаимоотношениях с Государем, он как-то ежился и мялся, хотя Его величество, как, впрочем, и всегда, держал себя очень просто и милостиво [...]
Разработанный Советом министров законопроект был подвергнут рассмотрению в Особом совещании под председательством Его величества [...]
Были приглашены и общественные деятели: Шипов, Гучков и граф В. А. Бобринский. Все они высказались за всеобщую подачу голосов. Шипов заверял, что крестьяне, будучи весьма решительны в земельном вопросе, окажутся строгими охранителями в остальном, твердой опорой Государя и Престола. Бобринский заплакал, раскаиваясь в прежнем своем предубеждении против всеобщих выборов. Принят был, однако, старый проект. Причем, однако, его окончательно испортили подсыпкой в соответственные разряды самих мелких владельцев. Демократизация эта была произведена, смешно сказать, по почину П. Н. Дурново и Д. Ф. Трепова.
После избирательного закона правительство принялось за переделку Учреждения Думы. Заседания, в делопроизводстве которых и мне приходилось принимать участие, имели место большей частью на дому у графа Сольского и сводились к внешней перекройке Учреждения в соответствии с изменившимся значением Государственной думы. Около того времени я подал графу Витте записку о преобразовании Государственного совета, необходимость которого стала очевидной. Учреждение Государственного совета было также пересмотрено под председательством Сольского. Проект закона о выборах в Государственный совет был составлен кем-то из членов Государственной канцелярии и изобиловал противоречиями и недомолвками [...]
Шли выборы. Правительство, следуя началу, провозглашенному Булыгиным, в них не вмешивалось. По назначении министром внутренних дел П. Н. Дурново попытка вмешательства была сделана. Растущая агитация радикальных партий, Московский бунт и последовавшие беспорядки побудили Дурново поднять вопрос о вмешательстве. Переписка по этому вопросу с графом кончилась, однако, ничем. Граф высказался за вмешательство, но находил, и справедливо, что было поздно и ничего сделать нельзя. Тогда Дурново, к тому времени значительно окрепший, решил действовать на свой страх и послать доверенных лиц внушить губернаторам необходимость прибрать выборы к рукам.
Для этого избраны были А. А. Лопухин69, в то время находившийся не у дел, князь Шаховской70, погибший впоследствии при взрыве дачи П. А. Столыпина, Л. В. Половцев71, впоследствии член Третьей Думы. Лица эти снабжены были за подписью Дурново глухим письмом на имя губернаторов с предписанием в точности исполнить то, что будет им передано. Посланные должны были объехать преимущественно поволжские губернии, по-три на каждого. Помню, что Лопухин просил дать ему губернию Саратовскую, ссылаясь на то, что саратовский губернатор Столыпин72 - его приятель. Поездка не имела последствий, было уже поздно, да и никто не знал, как взяться за дело, по неизвестности, на кого опереться.
Столыпин же, который в то время, по-видимому, заигрывал с местными передовыми кружками и, во всяком случае, дружил с Н. Н. Львовым73, по словам Лопухина, уклонился от принятия этого поручения. К концу выборов, когда неблагоприятный и, во всяком случае, неделовой состав Первой Думы выяснился и всем стала очевидной нелепость мысли опереться на крестьянство, Дурново получил предложение от члена Государственной думы по Гродненской губернии Ерогина74, подавшего мысль сплотить в Думе надежные силы из крестьянства, поставив во главе лицо, могущее оградить их от политических влияний. Предложение это имело свои основания, тем более, что со стороны левых партий было сделано многое, чтобы в С.-Петербурге принять мужиков в свои объятия и обработать по-своему.
Кадеты предполагали даже, как о том ходил упорный слух, одеть всех мужиков к открытию Думы во фраки, чтобы придать вид «граждан», но встретили неодолимые к тому препятствия. Кадеты многих, однако, из крестьян успели обработать по-своему, иногда даже хватая через край, что было, например, с Аладьиным75, которого проводил и поддерживал Набоков76. Аладьин, как потом выяснилось, подобно многим «политическим» деятелям того времени, начал свою карьеру с краж. Он воспитывался в Симбирской гимназии, откуда был исключен за кражу золотых часов у Бутурлина (впоследствии сослуживца моего по Государственной канцелярии), за ним числилось и много других подвигов в этом же роде.
Дурново ухватился за мысль Ерогина, и губернаторам послана была тайком телеграмма прощупать избранных в Думу крестьян и тех, которые поосновательнее, направлять к Ерогину. Странное ли стечение обстоятельств, или умысел тут был, или неопытность, но распоряжение это получило огласку на месте по Саратовской губернии, где губернатор П. А. Столыпин стал приглашать избранных в Думу крестьян к себе через урядников. Для того, чтобы Ерогину было где встречаться и столковываться с крестьянами, устроены были для последних дешевые квартиры. Затея, однако, не удалась, так как Ерогин оказался человеком неподходящим, да вдобавок и весьма ограниченным. Мужики скоро от него отхлынули и попали в другие тенета [...]
Недостатки избирательного закона были очевидны. Он заливал то немногое, что было государственного в России, массой черни, единственный клич которой в те дни был «Земли!». Правительство изменить избирательный закон не решилось, а решило еще раз попытать счастья с прежним, что было и правильно, так как следовало подготовить умы к изменению закона. Были лишь проведены через Сенат кое-какие толкования закона, несколько суживавшие крайности. Справедливость, впрочем, требует отметить, что толкования эти, если и представлялись иногда нажимом на внутренний смысл закона, с буквой его не расходились [...]
Тем не менее перегрузка выборов темными слоями крестьянства, сбитого в ту пору с толка мыслью о безвозмездном расширении своих земельных угодий, и в городах - неразвитым мещанством и рабочими, в связи с новизной политической жизни в России сделала свое дело. Наверх опять всплыли крикуны и агитаторы. Вторая Дума была, в сущности, еще хуже первой как по необразованному радикализму, так и по неспособности к какому-нибудь полезному труду. Стало очевидным, что без изменения избирательного закона и без предоставления решающего голоса тем слоям населения, которые воспитывались на земской работе, нельзя получить Думы, способной к государственной должности. Отсюда, казалось, был прямой выход вернуться к первоначальной мысли - опереть выборы на уездные земства, преградив тем самым на время доступ в Думу и крайне левым, и темным массам. Но Столыпин на этот шаг не решился. Мне поручено было видоизменить закон, но дано указание, исходившее, по словам Столыпина, непосредственно от Его величества, сделать это так, чтобы ни один из тех разрядов населения коренной России, который допущен был действующим законом к участию в государственных выборах, не был лишен этого участия.
Я переработал действующий закон, сохраняя все его существенные черты, в двух изложениях. Первое сводилось к установлению полной раздельности выборов от землевладельцев, горожан и крестьян с предоставлением каждому разряду избрания определенного числа членов Думы и с выделением евреев в отдельную курию по особым округам в пределах черты оседлости. Второе сохраняло общее губернское избирательное собрание и предоставляло в нем преобладание выборщикам от частных землевладельцев; все выборы должны были идти в этом случае под их надзором. В устранение же крайностей за каждым разрядом выборщиков обеспечивалось наименьшее представительство в виде одного члена Думы, обязательно от каждого из них избираемого.
В том и другом случае сокращено было число членов Государственной думы от польских губерний, вовсе упразднено от Туркестана, степных областей (представительство от Кавказа было сокращено, но не упразднено ввиду настояний Воронцова), а равно от менее культурных губерний Европейской России; кроме того, городские выборы разделены на два разряда. Наконец, проведено начало державного значения русского племени путем установления особых выборов от русского населения на окраинах.
Каждый порядок имел свои выгоды и свои недостатки. Обсуждению их были посвящены два заседания Совета министров, который в конце концов остановился на втором порядке. Обсуждение было поверхностное. Во избежание огласки проекты печатаны не были и докладывались мною в их существенных чертах устно с пояснением схематическими чертежами. Много говорил по обыкновению покойный П. Х. Шванебах, человек весьма начитанный, острый на язык, но страдавший неспособностью сойти с высот теории и предложить что-либо практическое. Кажется, 30 мая [1907 г.] жребий был брошен докладом Столыпина Его величеству и окончательным принятием второго варианта. Вариант этот в шутку назван был при обсуждении дела в Совете «бесстыжим». Когда Столыпин докладывал Государю, Его величество изволил смеяться этой шутке и решительно сказал: «Я за бесстыжий».
В последующие двое суток я составлял закон в окончательном изложении, включив правило, предоставляющее министру внутренних дел право делить съезды по признаку национальности, размеров и рода имущества, и переработав расписание выборщиков с таким расчетом, чтобы в губернском собрании перевес был за представителями частного землевладения; сверх сего и в тех же видах из массы городских избирателей был выделен тот наиболее состоятельный класс, который близко содействовал современному составу городских и земских избирателей, и из него образована отдельная курия, обещавшая дать те же приблизительно выборы, как и курия землевладельцев; число выборщиков от сельских обществ было существенно сокращено и поставлены преграды прохождения в выборщики от крестьян лиц, ничего общего с крестьянами не имеющих. В этой спешной и сложной работе мне помогали А. К. Черкас и А. А. Евтифеев.
2 июня закон и все таблицы были готовы и отправлены в Петергоф с бывалым человеком курьером Меньшагиным, передавшим их камердинеру Государя для представления Его величеству. Вечером утвержденный Его величеством закон был уже у Столыпина в Елагинском дворце. Все было сделано с полным соблюдением тайны и с чрезвычайной быстротой. В 8 часов вечера новый закон был утвержден Его величеством, который вернул его с весьма решительной запиской [»Пора треснуть» - сост.], а в 10 часов сдан в сенатскую типографию и утром продавался уже на улицах. Трудный вопрос, как обнародовать новый закон, изданный помимо Думы и Совета, был просто решен обер-прокурором Н. А. Добровольским. Он распорядился припечатать закон в Собрание узаконений, а определение об обнародовании его дать подписать сенаторам впоследствии совместно с другими. Все подписали без разговоров, приняв закон «как упавший с неба», по выражению одного из сенаторов. Всем стало ясно, что другого исхода нет. Внесение закона в Думу было невозможно, обсуждение же его в каких-либо особых совещаниях, к чему клонили некоторые их власть имущих, было бы явно бесполезно, так как этим путем невозможно было бы провести ничего цельного.
Новый закон дал в руки правительства сильное и гибкое орудие для влияния на выборы и открыл возможность - конечно, при благоразумном применении - создать народное представительство, достаточно уравновешенное и чуждое крайностей как в сторону красного, так и в сторону черного радикализма. Закон вызвал, конечно, много нападок: левые поносили его за передвижение тяжести выборов на основу консервативного представительства, правые - за сохранение в составе Думы левого крыла, политики, вроде Меньшикова, обвиняли его одновременно и в том, и в другом.
Разумеется, закон далек был от демократических идеалов, равно как и от пожеланий курского дворянства, и будущие историки отметят в нем много искусственного, плохо сшитого и не проникнутого достаточной логической связью. Но более беспристрастные из них примут во внимание, что главная задача времени была создать Думу уравновешенную и государственную, а для этого приходилось выдавливать из современного общества, чуть ли не по крупинке, тех немногих лиц и начала, которые способны были к этому делу. И в этом отношении закон вполне достиг своей цели. Он дал земскую Думу, то есть приближенную к тому составу, который преобладает в земских собраниях; вместе с тем, и неимущие, и интеллигенты, и рабочие не лишены были возможности отвести в Думе душу. Неправы были и правые, нарекая на допущение в Думу левых, даже из числа отрицавших существующий строй.
Нельзя было рассматривать Думу в тех политических условиях как ареопаг мудрецов, преданных Основным законам и имеющих просветить Россию светом своего разума; как собрание лучших людей России, самых умных, самых опытных, самых даровитых, как того требовали некоторые публицисты, как этого хочет Меньшиков. Никакое учреждение не может быть основано на гениальных личностях и апостольских подвигов. Те и другие крайне редки и в рамки учреждений не укладываются. Всякое установление, рассчитанное на живую повседневную деятельность, должно быть основано на среднем деятеле, на средних добродетелях и средних пороках и поставлено так, чтобы направление собственных выгод лиц, его образующих, совпадало до возможной степени с направлением общей пользы. Никакой закон не может этого обеспечить. Нигде в мире парламенты не образуются на основе этих требований, ибо побуждения, движущие избирателями при подаче голосов, ничего общего с этими требованиями не имеют, а сводятся к надежде на более или менее правильно сознаваемое удовлетворение своих интересов. Кто больше, более заманчиво и более убедительно обещает, того и выберет средний избиратель.
С особой силой эти влияния должны были сказаться и сказались на заре представительной жизни в России, и задачи этого представительства сводились и должны были сводиться к введению в русло общественных страстей и к созданию партий, направляющих свои усилия к достижению спокойного развития государственной жизни. И с этой точки зрения народное представительство в России достигло крупных успехов [...]
Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора/Публикация С.В. Пронкина// Вопросы истории. 1997. N2. С. 121-127; N3. С. 121-123; 127-129.
64 Добецкий Евстафий Евстафьевич - (1856-7) - судья, в 1906-1909 гг. член Государственного совета.
65 Меньшиков Михаил Осипович - (1859-1919) - политический деятель, публицист
66 Кузьмин-Караваев Владимир Дмитриевич - (1859-1927) - генерал-майор, профессор Военно-юридической академии, публицист. Один из основателей Партии демократических реформ, член I-II Государственных дум.
67 Трубецкой Евгений Николаевич - (1863-1920) - князь, философ, общественный деятель.
68 Муромцев Сергей Андреевич - (1850-1910) - юрист, публицист, профессор московского университета. Член и председатель I Государственной думы.
69 Лопухин Алексей Александрович - (1864-1928) - один из руководителей политического сыска в России. В 1902-1905 гг. директор Департамента полиции.
70 Шаховской В. Н. - (1857-1906) - князь, с 1902 г. член Совета министра внутренних дел, руководитель Петербургского телеграфного агентства.
71 Половцев Л. В. - (1867-?) - действительный статский советник, чиновник министерства внутренних дел, член III-IV Государственных дум, октябрист.
72 Столыпин Петр Аркадьевич - (1862-1911) - государственный деятель. В 1903-1906 гг. саратовский губернатор. С 1906 г. министр внутренних дел и председатель Совета министров. Погиб в результате покушения.
73 Львов Николай Николаевич - (1867-1944) - политический деятель, участник земского движения, один из создателей партии кадетов, член I-IV Государственных дум.
74 Ерогин М. М. - (1862-7) - белостокский уездный предводитель дворянства, бывший земский начальник.
75 Аладьин Алексей Федорович - (1873-?) - крестьянин Симбирской губернии, член I Государственной думы, один из лидеров трудовой группы в Думе.
76 Набоков Владимир Дмитриевич - (1869-1922) - политический деятель, юрист. Один из создателей Конституционно-демократической партии. В 1917 г. управляющий делами Временного правительства. Погиб в эмиграции, в результате покушения на П. Н. Милюкова.
«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»
|
