«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»
П. Н. Обнинский. Из моих воспоминаний
У колыбели новорожденного земства
На этот раз мне хочется вспомнить то далекое время, когда первые лучи восходящей культурной зари пронизывали вдоль и поперек только что проснувшуюся, освобожденную землю. То была весна нашего реформационного движения со всею присущею этому времени года прелестью, - свежими молодыми всходами, живительным воздухом, проходящими грозами и сулящими вëдро88 утрами, с тою привольною атмосферой, где легко спорится тяжкая работа пахаря, где свободно дышит всякая надломленная грудь, где без лекарств и врачей исчезают недуги, уступая одной только «целительной силе природы». Далеко ушло это время - «медовые месяцы» земства и суда. Вспоминая их теперь, сопоставляя их с настоящим, переживаешь то ощущение, которое хорошо знакомо каждому, кому приходилось встретиться с пожилым уже другом своей юности после долгой, долгой разлуки: Боже мой, говорите вы себе, неужели этот преждевременный, молодящийся старец в парике, со вставными зубами и согбенным станом - тот самый юноша, чей взор горел одушевлением, чьи речи «зажигали сердца»? Неужели те пышные золотые кудри обрамляли когда-то этот изрытый морщинами хмурый лоб? Неужели из этих тусклых и остановившихся холодных очей струились некогда отвага и любовь?.. И вам хочется закрыть глаза, - бежать, скорее бежать от этого жалкого старика и забыться в прошлом, «когда он был отроком пылким и нежным», когда это нежданное разрушение казалось чем-то чудовищным, невозможным.
Первый сельский избирательский съезд для выбора земских гласных от крестьян пришлось мне открыть в прославленном Отечественною войною селе Тарутине89. Путь лежал мимо обширного поля бывшей битвы, у начала которого на высоком искусственном холме возвышалась стройная колонна, а на ней чугунный орел, не казенный, с гербами на груди и коронами на раздвоенной голове, а натуральный, каким создала его природа, с могучими крыльями и гордым взглядом, в позе, исполненной величия и простоты. Он как бы царил надо всем полем и готовился подняться в небо. И вот, - думалось невольно, - теперь, через полвека, рядом с этим историческим полем, опять собирается русская земская рать, но ополчается она не на иноземного «супостата», а на своих домашних, исконных врагов - на вековую косность, вековое рабство перед чужим распорядком ее собственными делами, на лихоимство правящих и безмолвие управляемых; не в крови и железе родится на этот раз победа, а в мирном гражданственном развитии дарованного стране самоуправления.
С этими мыслями встретил я собравшийся около волостного правления90 сход выборщиков. Подъезжая, я слышал гул голосов, видел оживленную жестикуляцию, но все это сразу оборвалось, как только я вышел из тарантаса. Времени терять было нельзя, надо было успеть побывать и в других избирательных пунктах участка, а потому я тотчас же приступил к объяснению цели собрания и тех прав, которые предоставлены крестьянам новым законом - тогда еще тоненькою тетрадкою, теперь едва заметною и узнаваемою под грудою заваливших еБ позднейших новелл, циркуляров, разъяснений и усовершенствований. С глубоким вниманием выслушал меня сход. Это был уже не тот сход, с которым мне приходилось иметь дела по наделам, рекрутским наборам91 и т.п., поводам при введении положений 19 февраля [18]61 года92. Нет, это был сход, уже дисциплинировавшийся, сдержанный, чутко отзывчивый. Окончив свое толкование, я предложил выборным приступить к избранию гласных в земское собрание и ушел в волостное правление. Когда мне подали потом список избранных в гласные от крестьян, я был удивлен, встретив во главе его свое имя. Я вышел к сходу и опять повторил им, что в земском собрании участвуют представители разных сословий - купцы, землевладельцы, духовенство, горожане, что могут поэтому случаться столкновения интересов, причем каждый лишний голос представителя93 группы может иметь очень большое для ее интересов значение.
- Знаем и понимаем, - отвечали мне выборщики, - и своего интереса мы не упустим, а просим вас как нашего бывшего посредника быть нашим руководителем и советником и теперь, в новом еще для нас и большом деле; а потом, когда мы приглядимся к нему да попривыкнем, то выберем заместо вас своего человека.
Такому разумному ответу нечего, конечно, было возражать, и я принял избрание. Я привожу этот факт и подчеркиваю эти слова в своих воспоминаниях, потому что они, вместе с тем, служат ответом на обычные упреки, адресуемые нашему крестьянству, в его затаенном недоверии к интеллигентным людям, в его равнодушии к мирскому делу, в его готовности спасовать пред всяким заправилой и поступаться своими законными полномочиями. Свойства эти существуют, конечно, в громадной массе нашего крестьянства; но бывают моменты, моменты исторические, когда свойства эти обезвреживаются, так сказать, в атмосфере, насыщенной живительными началами. Таким моментом был в данном случае призыв недавно еще бесправого и безгласного народа к всесословному обсуждению и решению своих «нужд и польз». Этот подъем общественного духа держался долго в первые года земства и стал падать лишь с той поры, когда председатель собрания начал пользоваться своим новым полномочием налагать veto на возбуждаемые вопросы и прекращать прения о предметах, по его мнению, «не подлежащих» или «достаточно выясненных», когда в земство стал исподволь, «аки тать в нощи», подкрадываться реставрированный бюрократизм и когда разные проходимцы принялись развращать избирателей, чтобы затем в звании гласного от крестьян враждовать с их первейшими интересами. С той поры, как волки, сбегающиеся на запах падали, проявились в земстве новые люди - ставленники измены, водки и грубого насилия; тот тип сельского избирателя, которым я любовался на тарутинском сходе, почувствовал себя в меньшинстве и, не желая толочь воду, удалился с «совета нечестивых».
С той поры на безоблачном недавно горизонте новорожденного земства стали появляться тяжелые тучи; поднялся откуда-то с противоположной стороны ветер; он выл, «крепчал» и погнал назад народившиеся вместе с реформами мечты и идеалы, - назад, вплоть до голода, холерных бунтов и розги! Бoрьба за идею сменилась борьбой за сущeствование. Я уже говорил в своем месте94 о быстрой смене общественных настроений в истории развития крестьянской реформы; то же повторилось с земской, то же повторяется и с судебной... Великое, полное светлейших надежд начало и скорбный, тусклый конец! Что это такое, - эти яркие и мимолетные звезды, возникающие из мрака, чтобы сейчас же исчезнуть в нем? - Последние ли это вспышки отходящей жизни в умирающем организме, или, наоборот, - первый радостный крик младенца, с которого сняли пеленки и вынесли на солнце? Чем дольше идет время, тем тревожнее становится этот вопрос, - ведь этот трижды на моих глазах вспыхивавший и трижды угасавший рассвет озаряет далекие, самые ранние годы моих воспоминаний!..
Выборы по всем избирательным группам были закончены, и в помещении Дворянской опеки собралось первое земское собрание. Здесь в первый раз сошлись и сели за одним столом дворяне-землевладельцы, священники, крестьяне и горожане. Мои новые товарищи по избранию явились в праздничных кафтанах и с праздничными физиономиями, стали в сторонке и сели только по приглашению председателя. Они казались гостями, дворяне - хозяевами; но выглядели эти хозяева очень пасмурно, даже, пожалуй, как-то враждебно: «непрошеные» гости представлялись им «хуже татарина». Как прошли и чем ознаменовались первые выборы в состав управы, я не помню, хотя и был избран секретарем собрания. Но когда приступили к дебатам по предметам нового обложения, то поднялись такие бурные прения, что я и до сих пор, при всем своем желании, забыть их не могу. Тут же образовалось, сплотилось и очень долго затем держалось большинство из крестьян и горожан, к которому примкнули и два дворянских голоса. Все члены оппозиционного меньшинства с председателем «во главе» давно уже сошли не только с земского, но и с земного поприща, и по отношению к ним я могу быть столько же откровенным, сколько и беспристрастным.
Как сейчас вижу свирепую и могучую фигуру полковника, который любил говорить, что «в России нет закона - иначе, он давно был бы в Сибири», а рядом с ним не менее представительного старца, незадолго перед тем отказавшегося подписать уставную грамоту95, сказав, «что не замарает своих рук таким делом», а теперь явившегося на собрание и аккуратно посещавшего все заседания. С раздутыми ноздрями и шипящим голосом защищал он свои «прожекты», из которых два были особенно замечательны - один об освобождении от поземельного налога владельческих лесов, другой - о налоге на собак. В основу первого полагалось соображение о том, что крестьяне по Положению лесов в свой надел не получили, почему вся тяжесть податного бремени должна будет лечь на дворянские земли. Аргументация второго прожекта была еще своеобразнее: предлагался налог на собак, которому не подлежали, однако, охотничьи собаки - борзые и гончие - ввиду того, что эти псы служили высшим потребностям - «благородной страсти к охоте», стоили владельцу дорого, а дохода никакого не приносили; иное дело - дворняшки: они ничего не стоют, а караулят крестьянское добро... Подобная же аргументация была пущена в ход при обороне от обложения усадебных помещичьих строений непромышленного типа. В школьном деле, возбужденном крестьянскими гласными, дворяне, за исключением двух упомянутых, примкнувших к ним гласных, заявили горячий протест: школы де нужны лишь для того, чтобы плодить мошенников; кто хочет их разводить, тот пусть на них «расходуется»; мы своих детей учим на свой счет и тратиться на воспитание крестьянских ребят не желаем.
И здесь, как и в первые годы эмансипации, дворянство не могло понять своего положения: оно проявило поразительное отсутствие всякого не только политического, но и общежитейского такта, вместо того, чтобы сдержанностью и уважением к чужим законным интересам снискать себе расположение в среде земского собрания и тем дать своим голосам надлежащий вес и значение, оно пошло напролом, видимо ища в новом учреждении лишь возможности хотя частицу вернуть из того, что было утрачено при освобождении крепостных. Все это проделывалось с такою наивною и беззастенчивою прямолинейностью, с таким очевидным бессилием, что глядя на все это, становилось и жалко и смешно. В этом последнем отношении меня особенно удивляло то, что крестьянские гласные вели себя с замечательным тактом - ни холопской развязности, ни рабского низкопоклонничества; даже тогда, когда горожане заливались смехом при чтении прожекта о податных льготах для «благородных» псов, крестьяне хранили глубочайшее молчание. Подобными выходками дворяне сразу оттолкнули от себя большинство собрания; а с ним можно было легко и даже сердечно сговориться, и только двое из гласных от дворянства оказались на высоте своего призвания, и мне всегда отрадно вспомнить о них.
На последовавших земских собраниях положение еще более обострилось; в самой партии меньшинства образовался раскол, члены еБ с шумом оставляли заседание, ещБ не закрытое, и расходились по постоялым дворам; перестали кланяться друг другу, а один задорный старичок из отставных военных раз вскипятился до того, что не только не принял протянутой ему руки предводителя, председавшего в собрании, но быстро обернулся к нему спиной и задрал ногу. Другой, ещБ более радикальный представитель, бегал по городу, объявляя всем встречным, что ищет меня, чтобы убить; городские гласные ввиду этого обстоятельства образовали вокруг меня нечто вроде охранительной эскорты. Воцарился неизобразимый хаос; гласные требовали составления один против другого «актов»; составление протоколов заседаний становилось невозможным и, чтобы положить конец этой анархии, я отказался от исполнения обязанностей секретаря и уехал в деревню. На другой же день явилась ко мне депутация с просьбой вернуться, так как выбор нового секретаря за отказом одних и за малограмотностью других оказался невозможным. Я поставил свои условия, состоялся компромисс, и дело пошло тише.
Подобные сцены совершались на глазах у всех; о каком-либо руководящем значении «первенствующего сословия» не могло быть и речи, и остается лишь удивляться тому самообладанию и достоинству, с каким держали себя крестьянские гласные во всех этих перипетиях.
Всех деталей я, конечно, припомнить теперь не могу; я излагаю лишь общее впечатление, основные очертания картины, до сих пор исполненной для меня самого отрадного смысла. В ней из далекого прошлого вижу я народ, впервые ставший гражданином, впервые призванный к новым и важным обязанностям общественного всесословного самоуправления, народ, ничем к тому не подготовленный, враждебно встреченный товарищами по призванию и, при всем том, народ, не проявивший ни малейших признаков общественного антагонизма, косности или отсталости, народ, метко и благородно голосовавший за те высшие интересы, какие имел в виду новый, вводимый в жизнь закон. В ней я вижу этот закон, краткий, точный и ясный, не загроможденный для исполнителей своих массою разъяснений, толкований и поправок, закон со всеми задатками будущего, дальнейшего, естественного развития. В ней же, наконец, в этой приснопамятной картине, я вижу и окончательное крушение крепостного строя в лице тех, которые благодаря только ему сохраняли свое «первенствующее» значение и с его падением явили себя неспособными удержаться на прежней высоте, как только еБ искусственный фундамент был вырван из-под ног.
Тема моих дальнейших воспоминаний в этой области новоданного земского самоуправления ещБ преждевременна по многим причинам. Быть может, когда-нибудь я и вернусь к ней, если «Бог веку продлит», на что, впрочем, надежда очень плохая, - обстоятельство, заставившее меня выпустить эту главу далеко не законченную, мимолетною, но ярко и вечно мне светящую, как и то чувство, которое оставила во мне вспоминаемая в ней эпоха.
Я был свидетелем - очевидцем того, во что крепко верую до сих пор и что теперь с таким самоубийственным ожесточением оспаривается: я видел гений русского народа, подобно фениксу способный возрождаться из пепла, я видел его духовную, ничем и никогда неодолимую мощь, я слышал первые его свободные слова... Иди дело так, как оно началось, нам пришлось бы, быть может, пережить голодные годы, но ни холерных бунтов, ни ликторов96, ни отрезвленных юнцов мы не увидали бы никогда.
Обнинский П. Н. Из моих воспоминаний: У колыбели новорожденного земства// Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. 2-е изд., вновь обработ. и доп. М., 1898. С. 444-448.
88 Вëдро - ясная, хорошая погода (прим. сост. - все к данному тексту).
89 Село Тарутино - в рассматриваемый период село в Боровском уезде Калужской губернии. Во время Отечественной войны 1812 г. около Тарутино находился укрепленный лагерь, в котором русские войска в сентябре-октябре 1812 г. пополнялись и готовились к контрнаступлению; 6 (18) октября севернее Тарутино они нанесли поражение авангарду наполеоновской армии.
90 Волостное правление - орган местного крестьянского самоуправления во 2-й половине XIX - начале XX вв. Состояло из волостного старшины, сельских старост и других должностных лиц, избиравшихся волостным сходом.
91 Рекрутский набор - рекрутская повинность - способ комплектования русской регулярной армии в XVIII-XIX вв. Рекрутской повинности подлежали податные сословия (крестьяне, мещане), которые выставляли от своих общин определенное число рекрутов. В 1874 г. заменена всеобщей воинской повинностью.
92 12 февраля 1862 г. издано «Положение», отменявшее крепостное право.
93 В мемуарах - «представительной».
94 Русский архив. 1892. Кн. 1.
95 Уставные грамоты - документы, составлявшиеся в ходе крестьянской реформы 1861 г. и фиксировавшие отношения помещиков с временнообязанными крестьянами. Устанавливали размеры крестьянских наделов крестьянских наделов и повинности за пользование ими. Вводились мировыми посредниками.
96 Ликторы - должностные лица в Древнем Риме, несли охрану во время телесных наказаний, смертных казней; у П. Н. Обнинского - в переносном значении - представители администрации, репрессивных органов.
«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»
|
