Тотальная логика гибридной системы

- В чем, на ваш взгляд, роль и специфика прошедшего, 2006, года?

Каждый раз, подводя итоги года, мы пытаемся выявить что-то специфическое. Бросив такой взгляд на последнее пятнадцатилетие, мне кажется, можно выделить несколько лет, которые были исключительно важны для функционирования той системы, в которой мы живем. Так, например, 1993 год вернул в российский политический инструментарий насилие и кровь. Одновременно это был год формирования новой конституционной системы, а именно – гиперпрезидентства, которая, кстати, стала основой будущих авторитарных тенденций.

1996 год также знаменателен. Этот год, по сути, завершил либерально-демократический проект. Мы этого тогда не заметили. Между тем вовлечение либералов-технократов и даже демократической общественности в манипулирование выборами и отказ от выборов как честного инструмента легитимации высшего руководства страны – это и был конец либеральной демократии в России, просто затянувшийся на какой-то период до Путина. Одновременно это был момент самоубийства правительственных либералов во главе с Чубайсом.

2003 год снова знаменателен: «дело ЮКОСа», как мне кажется, означало конец относительно стихийного развития российского капитализма, в котором был и олигархический момент, и технократический, и бюрократическая тенденция. «Дело ЮКОСа» стало вехой, после которой Россия стала формировать бюрократический капитализм самой разрушительной модели.

2005 год был годом испуга. Он остался как очень хаотический год, как год разноплановых тенденций. Этот год повлиял на российскую власть гораздо больше, чем другие. Этот год заставил и Путина, и режим, и систему содрогнуться в страхе перед концом. Именно тогда российская власть предприняла все действия, для того чтобы «цветная революция» никогда не произошла в Москве. И то, что мы имеем сегодня, – это ответ на 2005 год.

В отличие от предыдущих лет, которые означали прорыв на поверхность определенных тенденций, формирование векторов, 2006 год, возможно, останется в истории как год консолидации постсоветской системы, которая создана усилиями двух лидеров – Бориса II и Владимира III. Это был период консолидации путинского режима, год выхода на поверхность всех тенденций, когда они приобрели окончательную четкость – уже нет никакой неопределенности, нет никакой аморфности.

Мы видим абсолютно точно, с математической ясностью, в каких условиях нам предстоит жить сегодня, в ближайшем будущем, потому что эти тенденции очень трудно изменить. Мы можем сравнить ту систему, которую достроил Путин, со зданием, которое оштукатурено и сдается под ключ. Если отойти от этого здания на расстояние, можно увидеть его не только в целостности и готовности, но можно разглядеть и другое – где президент ошибся, где конструкция пошла вкривь и вкось. Мы теперь можем ощутить границы функциональности и причины будущего обвала.

Можно также сделать еще один вывод: очень четко прослеживается национальный консенсус, которого долго не было. Национальный консенсус, который вовлекает большую часть – если не всю – экономическую и политическую элиту, да и значительную часть общества (те 76% людей, которые одобряют Путина в качестве президента). Этот национальный консенсус сформировался по поводу одной идеи – стремления сохранить все как есть, стремления сохранить все как шло – из страха перед любыми переменами.

Этот страх перед переменами, мне кажется, во многом объясняется воспоминаниями о ельцинизме. Россия сегодня оценивает себя, все еще глядя назад, в прошлое, на Ельцина. И, в сравнении с Ельциным, она пытается удержать нынешнее статус-кво. Вот если бы Россия соизмеряла себя с возможностями, то из этих 76%, поддерживающих Путина, может, осталось бы 15-20%, которые считают, что Путин является успешным президентом.

Если структурировать основные тенденции в политике, отвлекаясь от броуновского движения, то мне кажется, мы можем сделать вывод о следующем. Во-первых, именно в этом году произошло оформление новой избирательной машины. Последние действия власти по отмене порога минимальной явки, введение наказания за критику оппонента завершили ее формирование. Эта избирательная машина готова для основного действия – для воспроизводства власти, но таким способом, чтобы не было никакой спонтанности, никакой стихийности, чтобы результат выборов был тотально детерминирован.

Это, собственно, не российское ноу-хау, но доведенное до абсурда и тотальности. В принципе, при всех авторитарных режимах, где есть выборы, основная цель – гарантировать их результат. Но российский политический режим достиг большой изобретательности и тщательности в полном контроле результатов выборов, которые лишают выборы их значения и цели.

Во-вторых, создана политическая машина, которая включает множество механизмов, имитирующих демократию: клоны партий, движений, создана Общественная палата. Если раньше, в советскую эпоху, авторитаризм выживал за счет четкого оформления вертикали и за счет того, что режим не стеснялся репрессивности, то теперь российская власть этого стесняется – в этом, кстати, и новшество. Российская власть не хочет признавать даже теорию просвещенного авторитаризма, которую исповедуют кремлевские технологи. Российская власть хочет выглядеть не по-особому, а демократией. Это определенное новшество, по сравнению с предыдущими реинкарнациями авторитаризма.

Но тут власть делится на тех, кто хочет выглядеть демократией полноценной, и тех, кто пытается обосновать заведомую демократичность любых аспектов существующей / формирующейся системы путем апелляции к концепции особого вида демократии («суверенной демократии» и т.п.).

По поводу отсутствия консенсуса среди элиты по поводу того, как относиться к самим себе и к собственному произведению, вы правы. Именно поэтому даже концепция «суверенной демократии», предложенная одними кремлевскими группировками, для того чтобы России самоопределиться и, наконец, как бабочку поместить себя в определенный отсек классификации, вызвала отнюдь не воодушевление или эйфорию со стороны других представителей кремлевского истеблишмента, например, Дмитрия Медведева и Сергея Иванова. Следовательно, у них внутри нет единства по этому вопросу.

Но даже если мы посмотрим, что пишут и говорят адепты суверенной демократии и ее крестный отец Владислав Сурков, то мы увидим, что они тоже никак не могут определиться с тем, как себя позиционировать по отношению к реальной демократии. Потому что они пытаются доказать, что Россия и есть демократия, что мы не выброшены за пределы европейской цивилизации. Об этом неоднократно говорит Сурков в последнем своем опусе. Но одновременно мы требуем себе право интерпретировать демократию так, как мы ее понимаем. То есть имеется попытка все же примирить теорию особого курса с общепринятыми закономерностями.

Естественно, как только ты начинаешь использовать слово «демократия» с прилагательным, это начинает походить на осетрину второй свежести – или есть демократия, или ее нет. Каждое прилагательное – уже лицемерное признание факта ущербности.

Кроме имитации демократических механизмов они в совершенстве использовали способ кооптации, то есть привлечения в круги власти либо ко двору власти – не только в ряды опричников, но и в ряды обслуживающего, сервильного слоя – представителей различных групп общества. Здесь и уважаемый директор театра, и режиссер, и уважаемый актер, и уважаемый врач.

Удалось, что любопытно, кооптировать и значительную часть политического истеблишмента, который готов обслуживать власть в обмен на определенные дивиденды. Это определенный механизм успокоения общества.

Здесь мы можем добавить лишь грустное наблюдение, что после создания Общественной палаты в той очереди, которая выстроилась туда, было много достойных уважения людей. Мы можем констатировать, что российская интеллигенция в своей значительной части сама себя закопала. По крайней мере, уже не слышно голосов остатков советской интеллигенции, которая была движущим мотором Перестройки, тех динамичных и волнительных лет. Их практически не осталось.

Я вспоминаю Ральфа Дарендорфа, который говорил, что критерием принадлежности к интеллигенции является не только возможность размышлять о жизни и событиях в жизни, но также и способность постоянно оппонировать власти. Вот такой способности оппонировать власти не видно, по крайней мере, если мы посмотрим на основную часть интеллигенции. Правда, появились новые интеллектуалы технократического поколения, которые называются dot-comer («доткомеры»), которые далеки от политики – она им не нужна, неясна и неприятна. Они выживают в своих блогах и сетях в одиночку, пока – выживают, им достаточно индивидуальной свободы и, возможно, для того чтобы они объединились, необходим какой-то перелом, который заставили бы их ощутить чувство локтя либо отойти от аморфности.

- Какого рода опасность могла бы разбить инерцию этого слоя?

Я думаю, окончательная ликвидация гибридности происходящего.

То есть этот режим последовательно сужает поле индивидуальной свободы, тем не менее, не желая уничтожить свободу полностью. Наверху понимают, что, во-первых, это очень трудно, во-вторых, может быть и невозможно. Этот режим оставляет поле для индивидуальной свободы в самом обществе, предоставляет общество самому себе и говорит: «Делайте что хотите, но не лезьте в политику и власть». И пока общество не лезет в политику и не борется с властью, оно имеет большие возможности для выживания. О чем говорит, кстати, и цифра: от 6 до 10 млн российских граждан, которые выезжают за рубеж. О чем говорит и пока что не контролируемый интернет. О чем говорит свобода самовыражения по всем вопросам в клубах типа «Билингвы». О чем говорит и возможность существования (во всяком случае, пока что) несистемной оппозиции, которая, правда, все больше загоняется в гетто, существование оппозиционной прессы – и в общенациональном масштабе («Новая газета» и все еще «Ведомости»), и в локальных масштабах. Есть ведь масса примеров независимой прессы.

Как только свобода общества принадлежать себе будет разрушена, «доткомеры» будет вынужден объединяться, для того чтобы противостоять системе. Пока что они существуют в параллельных мирах.

- То есть толчком могут стать ограничения частной жизни?

Ограничения частной жизни начались, но они не приняли массового характера и позволяют наиболее динамичной части общества, от которой зависит его тонус, умонастроение, худо-бедно существовать. Пусть со скрипом, но выживать.

Перейдем к третьему моменту, который система создала для самозащиты, кроме избирательной и политической машин. Это репрессивная машина. Обратите внимание, в массовом порядке она пока не вводится, но эксперименты уже были. Остается, например, загадкой: события в Благовещенске были попыткой машины опробовать свой инструментарий или это было стихийное проявление синдрома насилия?

Во всяком случае, машина существует. Правда, что любопытно, события в Кондопоге показали, что правоохранительные органы и власть абсолютно не способны справиться с внештатной ситуацией. Они оказываются парализованы, когда кто-то выходит на улицу и нет приказа сверху.

- Возникает вопрос, подо что тогда эта машина заточена? Мы видели, что в Кондопоге она не сработала, с другой стороны, мы видели парадоксально острую, абсолютно не соответствующую опасности для власти реакцию на «Другую Россию» и т. д. Какая в нее заложена логика?

Иногда возникает машина, которую архитектор и ее создатель не имеют ни смелости, ни воображения, ни потребности использовать. Вспомните Бориса Николаевича: в 1993 году он создал авторитарную машину в виде собственной Конституции. Он заточил ее, как оказалось, не под себя, а под будущего лидера. В принципе, как признаются создатели этой машины, в том числе юристы, писавшие Конституцию, включая Михаила Краснова, это Конституция авторитарного режима. Но Ельцин ею в полной мере так и не воспользовался. Так и Путин создал репрессивную государственную машину, но до сих пор режим ею в тоталитарных целях, в целях массового насилия не воспользовался. Может быть, потому, что, во-первых, нет уверенности в том, что опричнина будет защищать власть с необходимой энергией. Во-вторых, возможно, нет реальной необходимости в этом, потому что власть удерживается и без массового использования опричнины.

Действительно, возникает вопрос: если нет такой потребности, потому что общество и так поддерживает власть, то чего же власть боится? Потому что реакция власти абсолютно неадекватна ситуации, когда 2 тыс. демонстрантов были окружены, кажется, 8 тыс. спецназа милиции с ротвейлерами, и сверху еще летали вертолеты.

Этому, наверное, можно найти определенное объяснение: чем больше власть централизует саму себя, тем меньше она понимает действительность, тем меньше она информирована о том, что происходит вокруг, под пленкой. И потому она опасается.

А тому, что власть не понимает, что происходит вокруг, мы видели очень много доказательств. Помните, когда Путин, пролетая над Чечней, выразил удивление увиденному. Равно как и Греф.

Тот факт, что на улицы вывели 8 тыс. сотрудников правоохранительных органов, тоже говорит о том, что власть не знает, не выйдет ли оппозиция для того, чтобы громить московскую мэрию, сколько их будет. То есть неадекватность реакции власти есть следствие непонимания этой властью реальной ситуации.

Еще один механизм, придуманный властью для самозащиты, – это отлаженный административный ресурс провинции. Региональная власть пока действует в рамках сделки с центром: мы вам гарантируем воспроизводство, спокойствие в обмен на то, что вы даете нам полную свободу в коммерческой деятельности. Эта сделка работает.

- Кроме, видимо, энергоресурсов?

Да. Сейчас заметно стремление власти вытолкнуть других акторов из алмазной и других добывающих отраслей, сырье – это сфера центральной власти. Так же, как и при царизме были определенные сферы, в которых собственность царя в провинции была непреложной.

И, наконец, два последних инструмента, заточенных для самозащиты, – это использование финансов бизнеса в интересах власти (бизнес готов оплачивать выборы и другие инструменты ее легитимации) и выдвинутая идеология власти в виде так называемой «суверенной демократии».

- Так ли прочна созданная система защиты?

То, что мы обрисовали, – это тенденции, при помощи которых власть пытается обезопасить свои позиции. Но она, как всегда, обладает исключительным умением и способностью пилить под собой сук. Все по закону лучшего политолога России Виктора Черномырдина. Во-первых, чем больше централизации у власти, тем меньше она информирована о происходящем вокруг и тем больше она боится. Во-вторых, пытаясь централизовать себя, она не может удержать правящую элиту от сегментации, пока допустимой. В-третьих, власть понимает, что коррупция опасна для нее самой, но ничего не может с ней сделать. Четвертый момент – волна политических убийств, захлестнувшая Россию. Волна такого уровня свидетельствует о том, что Путин не справился со своей миссий 1999 года, когда он обещал обеспечить личную безопасность граждан России. Причем если убивают Козлова, Политковскую, кандидата в мэры или руководителя бизнес-структуры, то рядовой человек не имеет вообще никакой надежды, что он в безопасности. Пятый момент – не без помощи самой власти поднимается волна этнического национализма, которого в таких масштабах не было никогда в российской истории. Сама власть в немалой степени способствовала этой волне, в том числе – этнической чисткой грузин. 56% опрошенных россиян хотело бы иметь «Россию для русских». Не исключено, что власть эту волну не сможет купировать – несмотря на то что она обеспокоена этой волной.

- В какой степени, на ваш взгляд, эта волна задумывалась?

Я думаю, что есть определенные круги в кремлевской администрации, которые давно постепенно разрабатывали национал-этническую жилку – российский фашизм. Без этого ряд передач на центральных каналах российского телевидения был бы совершенно невозможен. У меня такое впечатление, что они выпустили джинна из бутылки. Есть в Кремле и другие группировки, которые опасаются, что не смогут этого джинна проконтролировать.

Как бы то ни было, если власть и осознает угрозу националистической стихии, которая неизбежно сметет и кремлевских прагматиков, она бессильна ликвидировать источники этой волны. Они могут посадить в тюрьму Миронова, но источники этой волны в другом – в беспомощности общества, в ощущении нестабильности. Если 70% населения не верят в лучшее завтра, они являются готовым объектом для национал-этнического беспокойства. Если нет решения множества проблем, начиная с пенсионных до устройства молодежи на работу, – естественно, люди пытаются найти самое простое решение: назначить врага, начать насилие.

До тех пор пока власть будет консолидировать общество в преддверии выборов на основе поиска врага, она будет подпитывать источники ксенофобии и экстремизма. Я не уверена в том, что все общество, вся элита готовы к повторению веймарской истории, о которой постоянно напоминает Гайдар. Я думаю, он преувеличивает, но недооценивать угрозу национал-этнической стихии мы не можем.

Еще одна сфера, в которой уже можно подводить итоги, – это экономика. Мне представляется, что сегодня уже можно с определенностью говорить о том, что путинский режим сумел достроить, отшлифовать, и зацементировать модель бюрократического капитализма. Эта модель не редкость, не нечто новое, она работает и в других странах, но она всегда оказывалась одной из самых неэффективных и разрушительных для общества экономических форм.

Есть несколько черт этой модели, которые делают ее неэффективной. Во-первых, это слияние власти и собственности, отражением чего является тот факт, что члены президентской администрации заседают в руководстве компаний. Во-вторых, это системная коррупция. В отличие от ситуации на Западе, где коррупция является деформацией принципа, в России коррупция является основополагающим принципом системы. В-третьих, мы видим возникновение и укрепление класса рантье, который живет на дивиденды от продажи ресурсов.

В-четвертых, мы видим формирование мегакорпораций, или, как мы их называем, – национальных чемпионов, которые, по сути, превращаются в акул, не дающих выжить малому и среднему бизнесу, пользующихся благословением власти в корпоративных интересах. Во многом эти мегакорпорации повторяют опыт южнокорейских чеболей, которые явили собой в 1960-80-е годы пример коррупции и неэффективности и привели южнокорейскую экономику к кризису и обвалу. Только после ликвидации чеболей в южнокорейской экономике наметился рост. Этот опыт надо иметь в виду нашим мегакорпорациям. Кстати, все руководители чеболей в 1990-е годы были отданы под суд, под судом оказались и два южнокорейских президента, которые благословили слияние власти и бизнеса, – Ро Де У и Чон Ду Хван.

Еще одна черта принятой модели – это голландская болезнь и стремление опереться на сырьевую подушку. Хотя внешне Путин представляет экономику достаточно успешной, если посмотреть на макроэкономические показатели, мы видим, что несмотря на потрясающие цены на нефть, темпы экономического развития начинают затухать – с 10% в 2000-м году до 6,9% в 2006 году. Начинается проблема с производительностью государственных компаний. Даже тот факт, что добыча газа «Газпромом» за 11 месяцев 2006 года увеличилась только на 0,8%, уже говорит о реальной эффективности национальных чемпионов. После фактической национализации ЮКОСа заметно падение производительности труда и на его предприятиях.

Неэффективность российского бюрократического капитализма признается многими. Даже умеренные наблюдатели (к примеру, Шохин) вынуждены признавать тот факт, что эта экономическая система не работает. Мы приближаемся к пределам возможностей экономического роста в рамках этой экономической модели.

- Понимание неэффективности этой модели еще не достигло власти, судя по тому, что огосударствление различных отраслей продолжается. Как вы думаете, до какой степени оно дойдет – до каких отраслей и до какого масштаба бизнеса?

Здесь, мне кажется, нельзя предугадать, где остановится тенденция. Логика самой модели требует постоянной экспансии государства, прежде всего в отрасли и на предприятия, которые дают легкую отдачу и дивиденды для самовоспроизводства правящего класса России. Следовательно, мы можем ожидать, что государственная экспансия расширится на сферу, где оперирует не только Total, но и ТНК-BP. Затем экспансия капитала расширится, возможно, в сферу других сырьевых ресурсов, включая не только алмазы, но и алюминий, никель. По крайней мере, они находятся под явной угрозой давления со стороны государства.

Не в интересах государства брать на себя ответственность за весь крупный бизнес. Но при этом может быть установлен контроль при помощи уже апробированного средства – направления комиссаров в качестве членов советов директоров частных корпораций. Это один из способов контроля за финансовыми потоками этих корпораций.

Сформирована логика централизации и концентрации ресурсов в государственных руках. В рамках этой логики не может быть остановки до того момента, пока не будет монополизирована вся крупная промышленность. После этого местная власть возьмет под контроль мелкого и среднего предпринимателя. Подобная система в конечном счете стремится к тотальной зачистке как в сфере политики, так и в сфере экономики.

Но описанное было бы лабораторным образцом системы, чистым экспериментом. Мы же имеем дело с реальностью, которая выживает за счет смешения жанров: с одной стороны – выборы, с другой – контроль за выборами; с одной стороны – формальная федерация, с другой – полный контроль за субъектами; с одной стороны – частная собственность, с другой – стремление проконтролировать эту частную собственность. Гибридность системы очевидна: нет ни желания, ни способности полностью монополизировать ресурсы. В этой системе тенденция полной монополизации политического и экономического контроля будет наталкиваться на отсутствие у государства соответствующих инструментов контроля за экономикой и политикой. Для того чтобы сделать контроль тотальным, нужна сильная репрессивная машина, а у государства ее нет. То есть это сочетание тенденций мы будем наблюдать очень долго.

Но никто– ни ТНК-BP, ни металлургическая промышленность, ни мелкий и средний производитель – не может быть застрахован от того, что завтра государство поменяет правила игры и проглотит их, как мелкую рыбешку. Следовательно, все экономические субъекты будут ходить под мечом, будут вынуждены искать, как бы им сделать cash out (превращение активов в личное состояние – «Полит.ру») – это словосочетание стало самым популярным английским выражением в российском экономическом словаре. Кроме того, бизнес постоянно будет искать политического благодетеля. То есть укреплять смычку с властью, что означает усиление коррупции и превращение ее в тотальную.

Любопытно другое: прошедший год не только подтвердил тенденцию усиления государственной экспансии в экономику и показал, что она не ведет к позитивным экономическим результатам, – 2006 год продемонстрировал, что появляются признаки начала иной тенденции – реприватизации. Об этом говорят на страницах прессы даже убежденные либералы (такие, как Михаил Дмитриев), обосновывая это так: нужно опять национализировать, чтобы потом по-честному и справедливо приватизировать. А это значит, что идея не просто носится в воздухе, но начинает приобретать реальные очертания.

Коль скоро за национализацией последует новая приватизация, то движение по кругу может быть продолжено, потому что власть, как это видно в последние годы, не заинтересована в легитимации института частной собственности в общественном сознании. А если эта легитимация не произойдет, то власть сама не сможет быть уверена, что ее представители в качестве управляющих государственным бизнесом либо собственников национализированного бизнеса могут быть спокойна. Следовательно, новые команды начнут этот круг опять.

И тут любопытен еще один момент – роль Запада и западного бизнеса. Это важный и чувствительный момент, которого не следует стесняться, – наоборот, жизнь требует от нас свежего взгляда и нового подхода к этой проблеме.

Какова же роль западного бизнеса в легитимации тех экономических и политических процессов, которые происходят в России? Пока что западный бизнес оказывается жертвой государственной экспансии, жертвой бюрократического капитализма. Так, недавно жертвой стали Shell, Mitsubishi и Mitsui в проекте Сахалин-2 – их заставили отказаться от контрольного пакета акций, более того, их заставили убедить себя, что они сами этого хотели. Как сказал Владимир Путин на встрече с представителями этих компаний в Кремле, «Вы же сами этого желали!». Камеры показали их лица, как они были шокированы тем, что они забыли о своем желании. Тем не менее, и это очень любопытная вещь, западный бизнес, несмотря на отсутствие правил игры, несмотря на то что государство постоянно ставит его капиталовложения под угрозу, все равно выстраивается у кремлевских ворот и просит допустить его в Россию. Ведь никто не уходит из России – пытаются вкладывать, несмотря на политический кризис.

Своим поведением в России западный бизнес поневоле легитимирует российский бюрократический капитализм. Запад в целом (как система, как сообщество), возможно, не желая того, участвует при помощи своего бизнеса, при помощи своих банков в отмывании российских капиталов, то есть делает работу по легитимации российского капитализма и российской системы. Они делают то, что сделал, например, Шредер – казус Шредера будет долго влиять на отношения России и Запада. Экс-канцлер, сделавшись чиновником «Газпрома», своим личным вкладом легитимировал российский режим и российскую систему ведения бизнеса. И так поступает не только Шредер, но и другие.

То есть роль Запада (несмотря на весь его критицизм) в контексте того, что происходит в экономической сфере, вызывает вопросы.

- При этом нынешнее благополучие может оказаться достаточно непрочным и недолговременным. Юрий Трутнев признал, что 75% всех известных месторождений нефти и газа уже находятся в производстве, а нефтяные резервы могут иссякнуть через 10 лет. У меня появляется наивный вопрос: насколько наша элита вообще информирована о реальном состоянии дел. Учитываются ли эти цифры, когда формулируется лозунг «Россия – энергетическая сверхдержава»?

У меня такое впечатление, что элита эти цифры знает. Но если при этом ничего не делается для диверсификации российской экономики, это заставляет прийти к одному выводу: российская элита ведет себя как временщик, который задумывается только о сегодняшнем дне.

Похожая ситуация в социальной сфере: сам факт выдвижения «национальных проектов» свидетельствует о том, что власть понимает, что эта сфера деградирует. Российская власть восприняла те сигналы от малоимущих семей, которые ей посылали после монетизации льгот, но вывод, который эта власть сделала, оказался следующим: необходимо усиление популизма, а также использование социальной проблематики в качестве трамплина для передачи власти. То есть мы видим понимание властью серьезности проблемы, но не видим ни мужества, ни воли к реформированию социальной сферы – попытка реформирования не получилась, и власть задвинула социальную реформу в долгий ящик. Кроме того, заметно стремление государства сохранить патернализм в социальной сфере.

Государство не готово сделать очень важную вещь – создать правила игры для активной, деятельной части общества, чтобы эта часть заботилась о себе и о своих детях и одновременно помогала малоимущим и слабым. Смысл отказа от этого в том, чтобы привязать общество к себе через систему патернализма. Но при этом государство не готово следовать и тем обязательствам, которым следовало советское государство. И все это ведет к еще большей деградации социальной сферы.

- Упомянутый вами процесс реприватизации вы рассматриваете в связке с угрозой собственности по мере потери власти?

Я думаю, что реприватизация является непосредственным следствием страха менеджеров, директоров, председателей правлений – людей, которые контролируют финансовые ресурсы в государственных компаниях, – потерять собственность в следующем политическом цикле.

- Когда мы с вами беседовали год назад о перспективах некоторого завершающего периода эпохи Путина, я спрашивал, не может ли пойти накануне выборного цикла раскол путинской элиты. Нет ли у вас ощущения, что многое, что происходило в этом году, – это отражение этой тенденции?

Мне представляется, что этот год явился примечательным, более того – знаменательным, ибо подтвердил важность этого вопроса. Вспомним хотя бы такой факт, как отставка Устинова, которую очень активно обсуждали пару недель в конце весны и затем почему-то забыли. Отставка Устинова говорит о том, что планы этой группы, которую обычно принято называть «силовиками», во-первых, не совпадают с планами президента, коль скоро силовики выдвинули генерального прокурора в качестве национального лидера. Во-вторых, эта отставка подтвердила, что президент Путин не готов (или, во всяком случае, в тот период не был готов) согласиться с предложениями силовиков.

А все это вместе свидетельствует о том, что ему очень сложно удерживать правящую команду в Кремле в состоянии единства. Следовательно, подспудные процессы распада уже начались. После отставки Устинова говорить о единстве команды очень трудно.

Есть еще один факт, который говорит о том, что единство элиты вообще невозможно, – отдельные группировки внутри Кремля и за его пределами начали ожесточенную схватку за собственность. Эта схватка велась и раньше, но теперь уже точно началась битва гигантов в преддверии последнего акта, когда нужно быстрее решить проблему и либо уйти с этой сцены, либо гарантировать самосохранение надолго.

- На прошлом этапе отчасти голодна была корпорация силовых структур, органов безопасности. Какая корпорация может стать следующей в борьбе за собственность?

По мере исчерпания этого политического цикла, в котором силовые структуры впервые лишились политического и государственного контроля и стали игроками как в политике, так и в сфере собственности, думаю, будет происходить фрагментация нынешнего политического класса и класса собственников. Бывшие друзья будут ссориться, создавать новые союзы, бороться с новыми силами и т.д. То же самое наблюдалось после завершения ельцинского периода. Тогда произошла не только фрагментация старого политического класса, но и формирование нового - за счет втягивания новых членов.

Мы не можем исключать того, что при наступлении нового цикла команда нового президента обратится, скажем, к региональному резервуару либо постарается привлечь кадры из бизнеса, людей, ушедших в бизнес. Потому что ни один президент не будет создавать монолитную команду, иначе он станет ее заложником. Любой президент при системе власти, которая существует в России, будет создавать для себя роль в центре или над паутиной.

Можно предположить, что начиная с 2008 года, если при самовоспроизводстве власти силовики останутся в позиции влияния, между ними начнется собственная борьба. Тем более, что уже сейчас силовая корпорация показала, что она очень легко фрагментируется, одни ее представители начинают бороться с другими.

В условиях борьбы за куски собственности драка между бывшими единомышленниками, коллегами – неизбежна. И проблема даже не в том, кто за что будет бороться, а в том, что в последние два года в России закрепилась практика, возникла атмосфера, в которой наиболее эффективным способом отстаивания позиции является силовой, административный. Нельзя исключать, что в дальнейшем развитии этой системы отдельные ее винтики будут и дальше прибегать к силовым средствам выживания, втягивая в это и общество.

15.01.2007

Интервью опубликовано на сайте Полит.Ру
Постоянный URL интервью http://polit.ru/analytics/2007/01/15/shevzova.html

ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:

• Демократия.Ру: Шевцова Л., Бессилие Путина

• Демократия.Ру: Зайцев А., Неисправимая Россия

• Демократия.Ру: Фишман М., 2005: Мираж крепчал