Не чужой

Одну вещь про него я понял не сразу. Вот есть город — маленький, провинциальный, бедный, и даже хочется сказать, что дикий. И в городе есть такой человек, любимец московского Фейсбука — этот эпитет мне кажется самым точным, все другие титулы ничего не значат. Любимец Фейсбука — не комплимент, а скорее такое печальное обозначение положения дел. Да, нас восхищают его речи, публикации, само поведение, смелость и так далее. Когда у него отбирали мандат, журналистка из Петербурга плакала, и он подошел к ней с какими-то утешительными словами — он, которого только что топтали и обзывали остальные депутаты.

Им надо восхищаться, конечно, но вот я пытаюсь смотреть на него глазами какого-нибудь стандартного местного человека, бюджетника, или десантника, или жены десантника; у стандартного человека есть своя картина мира, и в этой картине мира он и, кажется, во всем городе только он подпадает под описание «другого» или «чужого» из переводных учебников, которые этот стандартный местный человек, конечно, не читал, но ему и не надо — он сам прекрасно понимает, что перед ним чужой. Тот, кто ведет себя не как положено, нарушает сложившиеся правила, портит жизнь уважаемым людям, выносит сор из избы — обоснования можно найти какие угодно, чужой все равно останется чужим, и в логике стандартного местного человека этого чужого здесь просто не должно быть, он не нужен, он вреден, от него одни проблемы — мне казалось, это так.

И вот я брал у него интервью и спросил что-то вроде того, что каково ему живется в статусе единственного на весь небольшой город чужого.

И он дал неожиданный ответ — стал горячо доказывать, что он не чужой. «Я свой для тех людей, которые учились у моего отца и моей мамы, кого защищал мой дядя адвокат, кого воспитывала в детском саду моя бабушка. Я историк по образованию, я изучал средневековое зодчество, я вожу экскурсии, рассказываю людям о крепостных стенах, о церквях, о домах купцов», — наверное, он сам не заметил, но именно этой фразой он изменил мое отношение к себе.

До этого ответа мне казалось, что он уникален — ну вот вышло как-то, что в одном тихом бедном городе есть такой чудак, настолько нетипичный, что слава о нем распространилась далеко за пределы этого города. Но нет же — и родители-преподаватели, и дядя адвокат, и бабушка в детском саду, я сам из похожего города, и я понимаю, что такой набор аргументов очень убедителен, везде есть такие люди, которых все знают как раз по этой причине — кто-то учился у бабушки, кто-то у дедушки, кого-то да, защищал в суде дядя, и в итоге весь город знает эту семью, фамилия много лет на слуху, даже если она не настолько знаменита, чтобы ее произносили по телевизору.

Провинциальная интеллигенция, тонкий социальный слой, который по миллиметру накапливался с середины советского времени до самых девяностых — да, Лев Шлосберг оттуда, его происхождение понятно и логично, он не аномалия, он из этого мира, который когда-то существовал, а потом почти умер со сменой эпох. Вот очередь за «Новым миром» в псковской областной библиотеке пятьдесят лет назад — сколько народу было в этой очереди, десять человек, сорок, сто? Пусть сто. Из этих ста половина, когда ходили колбасные электрички в Ленинград, ездили на них не только за колбасой, но и в Эрмитаж, а половина из этой половины еще и привозила в родной город какие-нибудь книги, которых без них никогда там не было, а половина этой половины ставила смелые спектакли в каком-нибудь самодеятельном ДК, а половина этой половины подписывала какие-нибудь письма против сноса чего-нибудь старинного и важного — в каждом городе кто-нибудь писал такие письма и, кстати, что тоже важно, Шлосберг возглавляет не только местное «Яблоко», Бог бы с ним, но до недавнего времени он был зампредом местного отделения все еще, оказывается, существующего ВООПиКа — самая, наверное, трогательная ниточка из тех, которые связывают его с той сотней читателей в очереди за «Новым миром» пятьдесят лет назад.

Той сотни, конечно, больше нет. Кто-то умер, состарившись, кто-то умер молодым, выжившие столкнулись с новой исторической реальностью и ушли из интеллигенции кто вверх к относительно большим деньгам, кто вниз, в люмпенскую жизнь. Тонкий слой стал почти незаметным, от него ничего не осталось, буквально единицы, и важнейшей единицей в своем маленьком городе стал Шлосберг. Издавать газету — естественное занятие для выжившего провинциального интеллигента. Точнее — это было естественным занятием для провинциального интеллигента пятнадцать-двадцать лет назад. Он придумал «Псковскую губернию» уже в самые последние минуты той эпохи, которая еще предусматривала существование провинциальных независимых газет. Успел, газета жива до сих пор и теперь имеет всероссийскую известность. Сейчас многое из того, что было когда-то в порядке вещей, приобретает всероссийскую известность из-за того, что все вокруг задушено и уничтожено.

Его феномен в этом, по-моему, и заключается: советский провинциальный интеллигент, сумевший выстоять и превратиться в русского постсоветского интеллигента — это то, что должно было быть нормой, а в наших условиях стало аномалией. Люди, форматировавшие постсоветскую Россию, были к ней безжалостны. Оставили только то, что им нужно. Чиновник — да, силовик — да. Бюджетник — обязательно, потому что безропотный получатель денег из рук власти для людей, управляющих сегодня Россией — это идеальный гражданин, ничего лучше не придумано. Провинциальный интеллигент не нужен российскому государству ни для чего, в сословной структуре общества, искусственно и сверху созданной в постсоветской России, места провинциальному интеллигенту просто нет, и путь ему один — превращаться в жлоба, будь то жлоб-чиновник или жлоб-обыватель.

В разных городах у меня есть знакомые, которые с той же стартовой позиции, какая была у Шлосберга, пошли по этому пути, и им теперь хорошо — кто-то заседает в областных думах, голосуя, как надо, кто-то зарабатывает духовными скрепами на культурном поприще, кто-то даже по-прежнему издает газеты, спасаясь договорами об информационной поддержке областных и краевых администраций (есть у нас такой иезуитский способ уничтожения газет, и нет регионов, пресса которых не прошла бы этот путь).

Я не думаю, что у конкретного Шлосберга в какой-то конкретный момент была точка невозврата, про которую было бы понятно, что вот за ней все, превращение в чужого. Думаю, все происходило постепенно. Менялась реальность (точнее, ее меняли сверху — это важно), а он просто не хотел меняться ни в какой момент. Делал свою «Псковскую губернию», как будто на дворе восемьдесят девятый год. Заседал в областной думе, как будто она съезд народных депутатов. Смотрел на десантников так, как будто они умирают в Афганистане. Никто не заметил того момента, когда оставаться собой стало самым тяжелым и самым правильным способом сопротивления. В России восемьдесят девятого года он был бы типичным представителем. В России две тысячи пятнадцатого он стал единственным.

Устаревшее словосочетание «субъекты федерации» еще звучит в официальных речах на русском языке, но нет давно никаких субъектов. Есть вотчины, раздаваемые каким-то Гайзерам, есть вертикаль, безжалостно воткнутая в спину лежащей ничком страны. По правилам этой вертикали никакого Шлосберга не должно было быть уже давно. А он есть — сын преподавателей, племянник адвоката, внук воспитательницы из детского сада, человек, на котором на самом деле и держится Россия. Его бьют, над ним издеваются, а он все равно ее держит.

Прекраснодушные граждане — те, из Фейсбука, которые не первый год лайкают Шлосберга, после позорного заседания, когда его лишали мандата, пишут теперь, что на наших глазах появился новый большой федеральный политик — собственно Шлосберг. Я в это не верю, более того — надеюсь, мы не увидим его играющим в федеральную политику вместе с другими оппозиционными лидерами. Его миссия сложнее. Жестокое время и собственное упрямство превратили его в образец нашего современника и соотечественника, в ту единицу измерения, с которой точнее всего сверяться, если хочешь спросить себя, чего ты стоишь на самом деле. Я сравниваю с ним себя, я сравниваю с ним своих знакомых, я нахожу результаты этого сравнения неутешительными, но какая, в сущности, разница? Это не политический сюжет. Политика — это когда борются за власть, и разве Шлосберг борется за власть в Орде?

Олег Кашин
25.09.2015

Статья и фото опубликованы на сайте Свободная Пресса

ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:

• Демократия.Ру: Плющев А., Запрещенный эфир «Эха Москвы»

• Демократия.Ру: Геворкян Н., Абхазско-печорский конфликт

• Демократия.Ру: Кашин О., Человек с арматурой

• Демократия.Ру: Артемьев А., «Не нужно его раздражать и расстраивать»

• Демократия.Ру: Винокурова Е., Мой отец - губернатор. Чем заняты дети глав российских регионов

• Демократия.Ру: Наганов В., Депутаты хотят компенсировать за счёт бюджета РФ убытки от изъятия имущества за рубежом

• Демократия.Ру: Бочарова С., Город-миллиардник